...Город наводнила странная надпись, появившаяся на стенах домов, трансформаторных будках, заборах, асфальте: слово «Хиго», написанное в центре червонного сердца. Что означает это слово с сердцем и скрещенными мечами под ним, не знал никто. Одни предполагали, что это, скорее всего, название какого-то заграничного ансамбля, типа «битлов», другие видели в эмблеме «Хиго» знак воровской шайки, время от времени грабящей квартиры. Юра разделял мнение о шайке, потому что грозное слово «Хиго» вместе с мечами, намалеванное шариковой ручкой, появилось на двери квартиры Шестопалова незадолго перед тем, как профессора обчистили — унесли все наличные деньги и две картины Игоря Грабаря, с которым музыкант был когда-то дружен. Саша явился со своей версией. Он сказал, что «Хиго» — испанское слово, означающее то ли смерть, то ли совесть, он точно не помнит. «Ты владеешь испанским языком?» — спросил Юра. У Саши был готов ответ. «Нет, конечно, но я читал стихи Фредерико Гарсия Лорки, и там мне попалось слово „хиго“». — «Ты читал Лорку!» — с нажимом в голосе произнес Юра, не воспользовавшийся промахом Саши, ибо имя поэта было не Фредерико, а Федерико. Лида поддержала Сашу, сказав, что тоже встречала это слово у Лорки, и ей кажется, что оно означает какой-то старинный испанский танец. «Вот как, — несколько сбавив тон, сказал Юра. — Не заглянуть ли нам в словарь?..» Вернувшись из другой комнаты, он недовольно буркнул: «Нет там такого слова». Саша напористо сказал: «Ну и что? В словарях нет ни слова „чувиха“, ни слова „ништяк“, которые все знают без всяких там словарей». Юра выразительно пожал плечами, демонстрируя свое презрение к сленгу. «Тогда согласимся с версией Саши», — сказала Лида. Юра поднял руки вверх: «Сдаюсь. Пусть будет старинный танец». Но Саша стоял на своем: «Не танец, а смерть. Или совесть. Это точно». — «Может и так, — сказала Лида. — Я точно не помню». Тут пришла Ксения Васильевна и, с порога выяснив предмет спора, выступила на стороне гостей. «Какое еще слово можно поместить в середине нарисованного сердца? — без тени улыбки сказала она. — Конечно, совесть... или любовь?» — «Нет, смерть», — уперся Саша. «Или смерть», — согласилась Ксения Васильевна. Сказав это, она ушла в другую комнату и через минуту вернулась в домашнем платье с белым, как у Лиды, воротничком. Ксения Васильевна поблагодарила гостей за торт, обращаясь к Лиде и Саше одновременно. (Саша при этом смотрел на циферблат, выразительно выгнув кисть.) «Чай или кофе?» — спросила Ксения Васильевна. «Лично я кофе не уважаю», — отозвался Саша, и Юра мгновенно открыл рот, чтобы объяснить приятелю, что кофе нельзя уважать или не уважать, но Ксения Васильевна, остановив его движением руки, произнесла: «Отлично. Значит, чай», — и Юра был вынужден проглотить свое замечание.
Ксения Васильевна принесла из кухни поднос, на котором помещались блюдо с нарезанным вафельным тортом, три маленькие тарелочки, три чашки с чаем и три розеточки с вишневым вареньем. На чашках, блюде и тарелках были изображены букетики незабудок. Разговор с «Хиго» перешел на Лорку. Лида сказала, что поэт был к тому же замечательным художником. Саша положил на свою тарелку кусок торта и попытался есть его ложечкой. Ксения Васильевна, заметив его оплошность, поставила свою чашку на поднос, взяла кусок торта руками и откусила от него. Саша тут же отложил ложечку. «Художник? — переспросила Ксения Васильевна. — Да, конечно, он и был дружен с художником Сальвадором Дали... Недавно в „Иностранной литературе“ поместили его странную картину, я вам сейчас покажу...» Она взяла лежащий вместе с нотами на крышке рояля журнал, в котором была напечатана картина, изображающая циферблат часов в виде яичницы-глазуньи. «Оригинально, конечно, — сказала Ксения Васильевна, — но вряд ли будет справедливым только так изображать образ времени, которое очень многолико». Она коснулась рукой запястья Саши. «Время — трудноуловимая штука, — согласился Юра, — но воображение художника отталкивается от конкретных вещей». Лида с жалостью подумала о Саше, который, наверное, чувствовал себя не в своей тарелке. «А ты что скажешь, Саша?» — Ксения Васильевна, как хозяйка, должна была включить замолчавшего гостя в обсуждение предмета. «Не представляю, чтобы время можно было жарить на сковородке», — сказал Саша. «Ты прав. Оно употребляется нами в качестве сырого материала», — с юмористическим выражением лица сказала Ксения Васильевна. Лида с гордостью подумала, что Саша в простоте душевной высказался умнее всех. И тут Саша, прокашлявшись, точно горло у него пересохло от смелости или боязни показаться смешным, с кривой усмешкой произнес: «У композитора Генделя есть оратория „Триумф времени и правды“. Там... — Саша поднял палец вверх, — триумф, а здесь, — он ткнул пальцем в журнал, — насмешка какая-то...» Его собеседники переглянулись. Лида знала у Генделя только одно произведение — «Музыку на воде», которое слушала мама, желая, как она выражалась, «набраться барочного здоровья» от этой музыки. «Краснощекая музыка барокко», — говорила она.