Лида полагала, что Алексей Кондратович все же сообщил Юре об их добром знакомстве, но оказалось, что это не так.
Появление Лиды было для Юры полной неожиданностью. «Этот тип» любил дурацкие шуточки, имеющие целью огорошить человека, про что Юре было хорошо известно, но его серьезно задело, что Лида пошла у отца на поводу. Он встретил ее таким подозрительным взглядом, точно пытался сличить настоящую «черную пенни» с новоделом. Юра знал, что отца иногда посещают юные особы. И вот в их числе оказалась Лида Гарусова, главный трофей Алексея Кондратовича. Юра был реалистом и не стал обольщать себя мыслью, что Лида пришла сюда ради него. Юра не отрицал заслуг отца в своем музыкальном образовании, но во всех его хлопотах отчетливо видел мучительную подоплеку: желание «этого типа» укрепить свое влияние на сына, а через него дергать за ниточки мать. Игра отца, на взгляд Юры, была чересчур грубой и явной. Когда он подсовывал Юре переписку Амадея с Леопольдом, Юра и не думал проводить никаких лестных параллелей между своим собственным папашей и педагогом великого музыканта — Леопольдом Моцартом. Все известные Юре отцы мечтали только о том, чтобы, подобно Крону, проглотить своих сыновей с потрохами, закусить детками «Последние известия». Отцы-молодцы. Единственное, на что были способны отцы, так это чинить гениальным сыновьям всяческие препятствия на их высоком пути к настоящему искусству. Они видели в своих детях почтенных книготорговцев, нотариусов, маклеров, в крайнем случае придворных музыкантов... Черный призрак в плаще и латах на крепостной стене Эльсинора, который хоть и скончался от яда, но заставил сына плясать под свою дудку, был для них всех примером, в том числе и для Леопольда — отца Моцарта. «Пиши
популярнее, иначе я не могу больше тебя печатать и платить тебе», — увещевал Моцарта издатель Гоффмейстр, и отец Леопольд вторил ему, что надо писать музыку «и для длинных ушей». Беседы Леопольда с сыном о музыке нашли свое отражение в сцене явления статуи Командора, где простые трезвучия в тонике звучат замогильным холодом — это символическая звучность, означающая отца. Кто мог понять Моцарта!.. Когда либреттист Стефани написал в арии Бальмонта из «Похищения в серале» слова: «Горе покоится в моей груди...», Моцарт яростно перечеркнул их и написал сверху: «Горе не может покоиться!» — он-то знал в этом толк и понимал, как они все — Стефани, Гоффмейстер, Леопольд — хотят, чтобы он поскорее стал покойником, погребенным в их длинных ослиных ушах, тогда бы им были обеспечены почтенная старость и свита за гробом, да, даже этими загробными тенями соблазнял сына Леопольд... Музыка, по его мнению, должна была быть нейтральной, как голоса скопцов, лишенные страсти, она обязана сохранять нейтралитет между длинными ушами и слухом просвещенной публики, между жизнью и смертью, пульс ее должен был биться ровно; а эти скачки из тона в тон без модуляций, эти резкие диссонансы, интенсивные аккорды, мимолетные темы, вспарывающие молниями нейтральную тьму, в которой, как в уютном свитке менуэта, перевязанном ленточкой, таились нависшие над человечеством грядущие обвалы, сели, землетрясения и поступь катастроф, уже слышная из-за скорбной огненной черты горизонта, они не для длинных ушей и пустых сердец... Ничего не поделаешь с отцами, воспринимающими лишь голоса кастратов, звон монет, аплодисменты публики... Теперь Юре сделались понятными рассказы отца об отношении Леопольда к возлюбленной его сына — Алоизии Вебер. Появление Лиды в квартире отца, мнившего себя новым Леопольдом, невозможно было извинить, Юра предупреждал ее на счет «этого типа», который при всей своей хитрости был азбучно глуп, а главное — безвкусен: будь у него хоть немного вкуса, он бы не решился подстроить сыну встречу с дорогой ему девушкой и выставить Лиду, скрывавшую свои отношения с Алексеем Кондратовичем, в невыгодном свете. Но Юра умел владеть собою. Он вида не подал, как сильно разочаровала его Лида, уже два месяца втайне от него встречавшаяся с «этим типом» неизвестно с какой целью, может даже, с целью обзавестись коллекцией своих фотографий, как другие девушки. И на всем протяжении вечера, обставленного отцом со свойственным ему безвкусием и бестактностью, с крепким вином на столе, с 26-м (Коронационным) концертом Моцарта на проигрывателе, под начальное адажио которого отец попытался обнять Юру и Лиду, плюхнувшись между ними на диван, как равно близких ему людей, Юра старался думать о том, что эти двое его забавляют своей глупостью, чтобы не признаться самому себе, как больно ранила его неглупая Лида.