– Он и сейчас женат. Не успел еще развестись. Просто ушел вчера из семьи. Ко мне ушел, понимаешь?
– Понятно… И большая у него семья? Семеро по лавкам, да?
– Нет. Только жена и дочка. Твоя ровесница, между прочим.
– Понятно, что ж… Значит, ты чужого мужа из семьи увела…
– Да. Так получается.
– Но ведь это нехорошо, мам?
– Я знаю, Зайчик… Знаю…
– Вот сколько раз я тебя просила – не называй меня Зайчиком, а? Я тебе о серьезных вещах говорю, а ты – Зайчик! Сразу этой дурацкой детской погонялкой все обесцениваешь! И вообще… Зачем ты меня Зоей назвала, а? Для того только, чтобы я всю жизнь в Зайчиках проскакала? Чтобы навсегда была обречена на этого Зайца? И как тебе только в голову пришло, не понимаю…
– Ну что ты сердишься, Зайчик? Не надо… Тем более ты сама знаешь, почему я тебя так назвала… Сто раз уже рассказывала…
– Да знаю, знаю… Ладно, проехали. Прости, мам…
Да, что-то она и впрямь не в меру раскипятилась. Восстание зайчиков устроила. Мама ведь и впрямь рассказывала ей, почему Зоей назвала…
Зоей звали ее драгоценную мачеху, которая и полюбила, и воспитала, и память о себе в сердце оставила. Мамин отец овдовел, когда она только родилась, и женился, стало быть, на этой мачехе по имени Зоя. А потом отец влюбился в другую женщину, более молодую и видную. И эта «молодая и видная» замуж за мужчину с ребенком не захотела, условие поставила, чтоб ребенка никакого не было. Вот и кинулся отец к этой Зое в ноги – оставь себе дочку, куда ж мне ее теперь… В детдом, что ли, отдавать при живом отце? А Зою и уговаривать не надо было – успела прикипеть сердцем к маленькой маме. Так и стали жить вдвоем… Отец и не помогал никак, ему «молодая и видная» помогать не разрешала. Мачеха Зоя маму вырастила, в институте выучила, а потом со спокойной душой померла, и мама всегда вспоминала ее с любовью и теплотой. И дочку свою в честь нее Зоей назвала. А родной отец так никогда о ней и не вспомнил… И даже встречаться не захотел, когда мама его потом разыскала. Сказал по телефону – стыдно, мол, в глаза тебе смотреть… Мама только недавно узнала, что его в живых нет. Так со стыдом, видать, и умер…
– Слушай, Зайчик… Я тебя попросить кое о чем хотела… – вывел ее из задумчивости тихий мамин голос.
– Что, мам?
– Ты будь с Сашей как-то повежливее, что ли… И прости меня, что не рассказала обо всем заранее. Мне почему-то казалось, что он тебе понравится… Что ты за меня рада будешь… Ну, как это сказать… Априори, что ли…
– Да это ты меня прости, мам. Это я веду себя как маленькая, ей-богу. И этот твой Саша… Он и впрямь ничего такой…
– Да он тебе понравится, я тебя уверяю! Вот начнете общаться, и понравится! Ты мне веришь, Зайчик?
– Да, верю. Я постараюсь, мам. Честное слово. Я постараюсь найти с ним общий язык.
– Правда, Зайчик? Ты сейчас искренне это говоришь?
Мама глядела с надеждой, ждала ответа. И что, что она могла ей сказать? Уверить, что Саша уже ей нравится? А если не нравится, то со временем – непременно?
Да если б мама знала тогда, во что выльется все это «постараюсь», все это «нравится – не нравится»! Но она не знала. Да и сама Зойка тоже не знала до поры до времени. Потому что когда тебе всего девятнадцать – поди еще разберись во всех коварных глубинных оттенках этого невинного на первый взгляд «нравится». И если даже со временем разберешься, это уже ничего не меняет… Придется с этим жить и прятать, прятать эти оттенки в себе глубоко, в самые дальние темницы, запирать двери темниц на амбарные замки… А главное – самой себе не признаваться, что ты в этих глубинах под амбарными замками прячешь…
Впрочем, никто об этих самых глубинах и знать не знал и не догадывался. Да что там – она и сама о них знать не желала! Потому что Ромку своего любила. Вернее, ей так казалось, что любила…
С Ромкой они дружили с пятого класса. Он был тихим спокойным мальчиком, уютным и покладистым. Никогда с ней не спорил, принимал ее мнение как единственно верное и правильное, о чем бы это мнение ни было. А еще Ромка был высоким, спортивным и симпатичным, и все девчонки ей завидовали, и даже лучшая подружка Ирка перестала с ней дружить из-за Ромки. Нравился он ей. А третьей лишней Ирка быть не захотела. Да и кому понравится тащить на себе роль третьего лишнего? Все же первыми быть хотят… Первыми и единственными.
А потом она стала смотреть на Ромку другими глазами. Как-то вдруг надоел он ей своей преданностью, неинтересен стал. А однажды подумалось вдруг – Ромка никогда не станет таким, как Саша… И тут же поймала себя на возмущении – господи, да каким таким?! Вот что в нем особенного, в этом Саше? Лицо обыкновенное, возрастное мужицкое. Такое увидишь в толпе и не запомнишь. Ну, маме такой нравится, и хорошо, и слава богу… Она за маму очень рада. Нет, правда, рада…