– Вилл… – Она старалась произносить мое новое имя естественно, но у нее пока плохо получалось. – Нам надо поговорить.
Я ждал этого. Знал, что рано или поздно до этого дойдет. К тому же оказалось, что это самая удачная отвлекающая тактика. Забывая бояться, она задавала вопросы и сама рассказывала мне о последних месяцах, словно пыталась уместить все дни, которые мы провели врозь, в короткие часы полета над океаном. Я говорил ей, что у нас впереди куча времени и что не надо спешить, но она отвечала, что мы можем и не долететь, а она хочет, чтобы перед смертью я узнал правду, всю правду и ничего кроме правды, и да поможет ей Бог. Она начала с того дня, когда Фельдман назначил ей встречу в «Киеве», а потом коротко рассказала о своей жизни в пентхаусе. Должен признаться, что когда она рассказывала мне о том, как сначала вел себя Лоринг, я на какое-то время почувствовал к нему прежнюю симпатию. Я даже сочинил благодарственное письмо, которое послал бы ему при других обстоятельствах.
«Дорогой Лоринг, пожалуйста, прими мою искреннюю благодарность за трогательную заботу, с которой ты относился к Элизе в период ее временного слабоумия». Но потом я имел глупость спросить у нее, был ли Лоринг хорош в постели, а поскольку в ответ она только хихикала и говорила, что «в данный момент это уже не важно», вся вновь обретенная симпатия моментально испарилась.
Мы говорили о Джилли Бин. Мы говорили об Аманде. Я даже признался еще в двух минутных помутнениях сознания.
Хорошо, в трех.
Ну ладно, в четырех.
Были моменты, когда я обрадовался бы небольшой турбулентности.
Еще мы много говорили о Фельдмане и о том, почему он согласился помочь мне, и впервые Элиза допустила, что, возможно, у него есть что-то, похожее на сердце. Но добавила, что так же возможно, что он надеется сделать из меня второго Ника Дрейка. И что, вот увидишь, через двадцать лет под твои песни будут рекламировать все от автомобилей до памперсов.
Важной темой обсуждения было и то, куда мы, собственно, едем. Ничего не было решено окончательно. Аэропорт прибытия – это просто отправная точка, и мы решили путешествовать до тех пор, пока не найдем место, где захотим остаться. Мы согласились, что большие города нам не подходят, но весь остальной мир был в нашем, черт подери, распоряжении.
И то, как мы будем зарабатывать на жизнь, было еще не ясно. Не то чтобы нас это волновало в тот момент. У нас еще оставалась большая часть моего, черт подери, аванса, а дальше будет видно.
– Почему ты не рассказываешь о Чаннеле, хитрый трус?
Это голос моей нареченной, если ты не узнал.
– Давай-давай. Я хочу послушать твою версию.
И не собираюсь ничего рассказывать.
– Дай мне магнитофон. Я сама расскажу.
Да нечего рассказывать об этом, черт подери, Чаннеле. Это поезд. Каким-то образом он едет под водой. Едет очень быстро. Пахнет паленым мясом и доставляет вас из Англии во Францию, типа, за двадцать минут. Вот и все.
– Дай его мне!
Нет, купи свой, черт подери… Эй…
– Привет. Это Элиза. Я просто хочу сказать, что Вилл всю дорогу просидел на полу, зажав голову между коленей. И все время стонал и хватался за поджелудочную.
Неправда.
– Правда-правда.
Это потому, что ты всю дорогу смеялась и спрашивала, как я себя чувствую на глубине сто пятьдесят, черт подери, футов под водой. И давай подождем, когда мы следующий раз полетим самолетом. Ян Лессинг по сравнению со мной покажется святым. Отдай мне мой, черт подери, магнитофон.
– На, забирай свою дурацкую машину.
Спасибо. Прошу прощения за отступление. На чем я остановился? Ах да, самолет. Элизу колбасит. Разговоры. Вопросы. Элизу опять колбасит. Мороженое. Элизу колбасит. Нет, извиняюсь. После мороженого она успокоилась. Относительно. Настолько, что я наконец решился сходить в туалет, куда мне было надо уже часа три. Когда я вернулся, она пребывала в глубокой меланхолии. Казалась уже не испуганной, а печальной. Я поинтересовался, что могло случиться за две минуты, которые я отсутствовал, а она призналась, что сидела и думала о том, не трусость ли то, что мы делаем. Не равноценно ли это капитуляции.
Мое «нет» было решительным и однозначным. Конечно, я могу обманывать сам себя, но я искренне верю, что капитуляцией было бы писать для Винкла хиты, играть в рекламных роликах «Гэп» и сниматься в разноцветных клипах. Присоединиться к дружному хороводу дикарей и язычников и слиться с ними в танце, не забывая при этом целовать нужные задницы.
Элиза боялась, что однажды я могу пожалеть о том, что отказался от всего. Она сказала, что не понимает, как мог я повернуться спиной к тому, что было смыслом моей жизни.