– Я ничего не чувствовала, – сказала я наконец. – Я даже не чувствовала, где правда, а где ложь. Ты понимаешь? Ты знаешь, как можно чувствовать правду?
– Я знаю, как можно ее слышать.
Мы улыбнулись одновременно, и на мгновение между нами установилось полное понимание, а потом я отвернулась.
Глядя сверху на город, я чувствовала полную уверенность, что из всех мест на свете я сейчас хотела бы находиться именно здесь, смотреть на сине-черное небо надо мной, вдыхать смесь запахов Чайнатауна и «Маленькой Италии» и стоять рядом с мужчиной, который сейчас – на этой грязной крыше, при свете миллиона мерцающих внизу огоньков – был больше похож на брошенного ребенка, чем на самоуверенного нахала.
Я обернулась к центру города и попыталась найти Людлоу-стрит, но смогла увидеть только водяные резервуары на крышах. Я никогда раньше не замечала их – большие грубые произведения индустриального искусства, установленные почти на каждой крыше, будто фаллические приношения святому покровителю города.
– Ты думаешь, что это трусость? – спросила я.
Пол зажег сигарету и облокотился на перила крыши. Он смотрел на меня с каким-то особым блеском в глазах, ни разу не мигнув за целую минуту. Потом, зажав сигарету в зубах, он отодрал от ботинка кусок приставшей к нему смолы и только после этого, вынув изо рта сигарету, сказал:
– Почему ты спросила?
– Я же знаю, что ты знаешь, что я должна была прилететь сюда самолетом. Но в последний момент струсила. Теперь ты знаешь, что я хотела спрятаться еще от очень многого.
Пол выставил вперед палец, как будто целясь в меня.
– Во-первых, человек, у которого хватает духу разрезать ножом собственные вены, не может быть трусом. И потом, не так уж много благородства в храбрости. Могу с тобой на сколько хочешь поспорить, что самый последний воин в поле – самый большой дурак из всех.
Я принимала его слова как горячий чай. Сначала они обжигали все внутри, а после, остывая, успокаивали.
Мы помолчали немного, а затем Пол сказал:
– Однажды я сам почти сделал это.
– Сделал что?
– Убил себя.
Само это признание было шоком для меня. А еще больше испугала беспощадная страстность, звучавшая в его голосе.
– Почему?
– У меня была депрессия, – усмехнулся он.
– Ты правда хотел умереть?
– Никто не совершает самоубийство, потому что хочет умереть.
– Тогда почему же люди это делают?
– Потому что хотят положить конец боли.
Такая прямота пугала. Но что-то внутри меня согласно отзывалось на его слова.
Он еще раз затянулся сигаретой и, подняв лицо к небу, выдохнул в воздух три кольца дыма. Наблюдая, как они медленно растворяются, он спросил меня, счастлива ли я. И, не дав возможности ответить, сказал:
– Не говори ничего. Глупый вопрос. Я верю в сказку о счастье не больше, чем ты.
Но здесь он ошибался. Я верила в эту сказку. Я должна была в нее верить. Иначе я вряд ли бы стояла здесь. Конечно, оно всегда ускользает. Но я верю в него, как в любовь и в музыку, потому что чувствую его.
Я рассказала об этом Полу, а он задумчиво смотрел в пространство. Потом сказал:
– Если оно и есть, то я думаю, это мгновенная вспышка, а никак не постоянное состояние духа. Я знаю, что, если ты умеешь ухватить моменты радости то тут, то там, потом они помогают тебе выбраться из дерьма. – Он остановился, чтобы снять с языка табачную крошку. – Я не люблю счастливых от рождения людей. Я им не доверяю. Что-то с ними здорово не так, если их нисколько не угнетает этот мир.
Пол заявил, что нам необходим поздний ужин, вернее его жидкий вариант, и затащил меня в «Кольца Сатурна». Как только мы появились в дверях, Иоанн Креститель вытащил из-под стойки бара бутылку и спросил:
– Как твой дружок, Хадсон? Еще не стерся? – Потом он узнал меня.
– Ай-ай-ай, что же такая славная девушка делает с этим клоуном?
Пол взглянул на нас по очереди.
– Вы что, уже знакомы?
– Конечно, – Джон подмигнул мне. – Девушка имеет склонность к зеленым оливкам и мартини без градусов, и к тому же она оставляет чаевые, чего я не могу сказать о тебе.
– Мартини без градусов? – У Пола вытянулось лицо. – Это что за черт?
Не спрашивая, Джон принес нам нагни напитки. Пол, очевидно, предпочитал ром «Капитан Морган» с имбирным пивом.
– Подходящий вечер для «Moondance», – сказал Пол Джону.
На голове у Джона была красная бандана, а в заднем кармане – посудное полотенце. Он вытер об него руки, направился к стереоустановке, располагавшейся рядом с кассой, и поставил компакт Вана Моррисона. Через секунду мимо стойки продефилировала девица с длинными каштановыми волосами, разделенными посредине идеально ровным пробором, и небрежно уронила: