Как убить рок-звезду

На самом деле их уход оказался лучшим из того, что могло случиться. У меня появился шанс спокойно поработать со всем, что меня не устраивало. Еще через две недели у меня появилась уверенность, что мы записали лучший альбом, возможный при данных обстоятельствах.

Только тогда я первый раз дал Элизе послушать его. Я хотел, чтобы она услышала все сразу, чтобы это стало событием, понимаешь?

Она заплакала и назвала меня гением.

NB: Не забывать, как мне повезло – страшно приятно просыпаться рядом с женщиной, считающей тебя гением.

На следующем этапе записанный альбом направлялся к Винклу для окончательного одобрения. Но перед тем, как выпустить его в свет, он решил отправить нас в Лос-Анджелес для встречи с «несколькими ключевыми людьми занимающимися маркетингом и рекламой».

Интересно звучит?

Майкл с Верой никогда не были в Калифорнии, а у Beры сейчас летние каникулы, поэтому они решили поехать вместе и, может быть, задержаться там на несколько дней и поваляться на пляже.

Какой же я был дурак. Я рассчитывал, что перспектива расслабиться на пару недель на солнышке вдохновит Элизу и она согласится поехать со мной.

Как только я заговорил об этом, ее лицо сделалось мрачным, как бывает всякий раз, когда речь заходит о полетах.

Уму не постижимо, источником какой боли и иррационального страха может стать память.

Я повел разговор так, будто и не сомневался, что она поедет со мной, и упомянул, что выезжать надо двенадцатого. Она повернулась ко мне и очень серьезно спросила, можем ли мы поехать на машине.

Мне пришлось сделать усилие, чтобы не вытаращить глаза. Во-первых, у нас нет, черт подери, машины. Поезд идет туда, кажется, неделю. А автобус – тысячу лет.

Элиза все время повторяла дату, и я почувствовал, что у нее сейчас начнется истерика.

– Пол, – сказала она, тяжело дыша, – ты знаешь, что двенадцатого августа разбилось больше самолетов, чем в любой другой день в истории авиации?

Вы мне не поверите, но я этого не знал. Что-то вроде четырнадцати аварий. Она заставила меня пообещать, что я близко не подойду к самолету двенадцатого августа.

Я посадил ее на диван и в сотый раз повторил, что летать совсем не страшно. Я сказал, что буду сидеть рядом с ней и разговаривать весь полет. Я рассказывал, как весело нам будет есть несъедобную пищу, смотреть дурацкое кино и трахаться в тесном сортире. Через пять минут она просто забудет, что находится в воздухе.

Сначала она попыталась сослаться на работу и сказала, что Люси ни за что не отпустит ее. Я возразил, что эта поездка как раз и есть работа. Тогда она крикнула: «Я не могу!» – и закрылась в ванной.

Я ненавижу слова «не могу», Я не хочу, чтобы их говорили, слышали или видели во сне. Я хочу, чтобы такое понятие исчезло из языка и, самое главное, чтобы моя девушка никогда не говорила так, потому что я знаю, что в ней так много «могу», что им насыщен даже воздух вокруг нее.

Я сказал ей, что дату можно поменять. Можно улететь одиннадцатого. Но она все время кричала «Нет!», и тут я сорвался. Я начал стучать в дверь и тоже кричать в ответ. Я кричал, что она не ребенок и что она не может оставаться в Нью-Йорке всю свою жизнь. Я кричал, что когда-нибудь – надеюсь – я поеду в мировое турне, и меня, возможно, не будет много месяцев, и, если она захочет меня увидеть, ей все равно придется сесть в самолет. Она сидела в ванной и плакала. Когда я успокоился и извинился, она, шмыгнув носом, сказала, что нет, это она во всем виновата.

Я сидел на полу, прислонившись к стене, уговаривал ее выйти и приводил всякие разумные доводы, но я уже знал от нее, что разум и страх несовместимы.

Так что я один улетаю в «город ангелов».

Одиссея начинается.

Все.