Мы несколько минут поболтали, стоя перед автобусом. Вернее, болтал Лейт, а я слушала. Он рассказал мне, что он на четыре года моложе Лоринга, холост и снимает в этом городе документальный фильм о Смитсоне.
Может, он был и не так красив, как Лоринг, но, несомненно, гораздо разговорчивей.
– Кстати, – сказал он, – я видел часть выступления твоего парня. Впечатляет.
Он открыл коробку с пиццей и предложил мне кусок.
– Нет, спасибо. Я как раз возвращалась в автобус. Приятно было познакомиться.
– Мне тоже, – сказал Лейт. – Еще увидимся.
– Пол, меня вырвало прямо на ноги носильщику! Я только подумала о рейсе продолжительностью сорок пять минут, и весь мой завтрак оказался у него на ботинках. Теперь представь себе, что будет, когда лететь придется целый день. У меня просто не выдержит сердце. Я умру.
– Господи, да не умрешь ты!
Мы разговаривали в автобусе. Пол сидел на койке Анджело, запустив руки в волосы. Я стояла и смотрела в его бело-голубые глаза, которые как никогда напоминали прожекторы. В сочетании с резко очерченным носом они придавали ему вид одержимого.
– Ты же обещала, – сказал он тоном обиженного ребенка.
Я не хотела заводить этот разговор, пока мы не вернемся в Нью-Йорк, но мой брат влез со своим непрошеным мнением.
– Размечтался, – сказал он, когда они все залезали в автобус после концерта. – Никакими силами ты не затащишь мою сестру в самолет.
Анджело удалился с какой-то длинноногой брюнеткой, попавшейся ему за сценой, а Майкл и Бёрк ждали, когда мы закончим ссориться и можно будет идти праздновать. Я задернула занавеску, которая отделяла жилую часть автобуса от спальной.
– Завтра мы будем дома. Может, тогда и поговорим наедине? – предложила я.
– Мне наплевать, кто нас слушает, – заорал Пол. – Я не собираюсь проводить половину первого года семейной жизни отдельно от своей жены. Какой смысл жениться, если мы будем жить отдельно? Знаешь, что сказал Лоринг? Что в этом случае невозможно сохранить отношения. Тебе придется сесть в этот самолет.
– Ты не можешь заставить меня силой. И потом, ты помнишь, что у меня есть работа? Никто не отпустит меня на четыре месяца.
– Работа тут ни при чем, и ты это отлично знаешь!
Я опустилась на пол и положила подбородок ему на колени.
– До отъезда еще целых шесть недель. Мы каждую секунду будем вместе, я обещаю.
– Так не пойдет. – Он поднялся. Ему хотелось ходить, но в автобусе было слишком мало места. – Элиза, ты ведь не можешь прожить так всю жизнь. Ты знаешь, что по статистике за год больше людей погибает при езде на ослах, чем в самолетах?
– Правда? А ты знаешь, что за период между семьдесят пятым и восемьдесят первым годом при проверке летчиков на алкоголь больше десяти процентов результатов оказались положительными?
Он покрутил головой.
– Господи, где ты находишь всю эту ахинею?! – Он издал что-то похожее на рычание, и я поняла, что его терпение кончается. – Слушай, я помню, что случилось с твоими родителями, и понимаю, что невозможно даже представить себе, что ты тогда пережила, но ведь Майкл-то летает. Почему же ты не можешь?
Дело было не только в родителях. У меня в голове до сих пор прокручивался кошмар, в котором я стою на углу Хьюстон-стрит и Бродвея и смотрю, как самолет, выполняющий рейс номер 11, врезается во Всемирный торговый центр.
И то и другое событие так ясно говорили о страшной непредсказуемости этого мира, где ровно ничего не зависит от нас, что я не понимала, как можно продолжать жить и мириться с этим.
Наверное, Пол увидел, что наш разговор разрушает мое и так очень шаткое равновесие. Он поднял меня с пола и прижал к себе.
– Прости. Прости. Прости, – повторял он и целовал меня в макушку. – Я просто очень хочу, чтобы мы были вместе. Ты ведь понимаешь, да?
Конечно, я понимала. Но Пол не понимал, что такое страх. Он думал, что страх – это короткие моменты испуга на вентиляционной решетке метро или мысли, будто он разменивает свой талант на деньги. А мой страх делал меня безвольной, но при этом давал мне какое-то странное успокоение и осознание того, что рана слишком глубока, чтобы пытаться хотя бы просто рассмотреть ее получше. Я привыкла и чувствовала себя комфортно внутри него, и у меня не было ни сил, ни смелости вырваться на свободу.
– Колеса! – воскликнул Пол. – Только один раз, Элиза. Запиваешь пару таблеток «Кровавой Мэри» и, клянусь, не чувствуешь разницы между полетом и каруселью в Центральном парке.
Мне казалось, что этот автобус – западня, а Пол и мой собственный страх не дают мне выбраться из нее. Я никак не могла вздохнуть по-настоящему и хотела только одного – выбраться наружу и набрать в грудь воздуха.