На полу машины, рядом с моей ногой, лежала монетка в один цент. Я подобрала ее.
– Мама говорила, что пенни присылают с неба.
– Что?
Странно, что я заговорила о маме. Это случалось очень редко.
– Мама говорила, что, если найдешь пенни на земле или в другом неподходящем месте, на полу машины, например, надо посмотреть, какой на нем год, потому что это кто-то, кто родился или умер в этом году, прислал тебе привет и любовь.
Лоринг спросил, какой год на моем пенни, но я не стала смотреть, а просто опустила его в карман. Я не хотела знать, кто посылает мне привет в такой неподходящий момент.
– Ты все-таки собираешься объяснить мне что-нибудь? – пробормотал Лоринг.
Я вертела монетку в кармане, пытаясь определить, где у нее орел, а где решка.
– Элиза, ты сама поцеловала меня. Я должен понять…
– Остановите машину! – заорала я, хотя мы и так стояли в пробке и уже пару минут не двигались.
Я вышла из такси и побрела к тротуару. Я хотела бежать, но даже идти было трудно, как под водой. Оглянувшись, я увидела, что Лоринг спешит за мной. Выходя, он уронил на землю мой халат, подобрал его, бросил в машину и крикнул водителю, чтобы тот не уезжал. Потом позвал меня по имени.
Я встала на тротуар на углу Хьюстон-стрит и Бродвея, закрыла лицо руками и заплакала.
Обняв меня, Лоринг прижал к груди мою голову и много раз повторил, что все будет хорошо. И я, кажется, поверила ему, но тут какой-то урод в цветастой рубашке хлопнул его по плечу и спросил, когда его отец запишет новый знаковый альбом.
Лоринг умел делать лучший в мире молочный коктейль. Я сказала ему, что он легко может выиграть какой-нибудь конкурс. А Бёрк и Квинни просто описались бы.
– Я делаю его для мальчиков, когда они хнычут, – сказал он.
Но отказался раскрыть рецепт.
– Я унесу его с собой в могилу.
Я видела, как он смешал молоко, шоколадное мороженое, ореховое масло, а потом таинственно отвернулся и насыпал что-то из двух маленьких баночек и – пожалуйста! – лучший в мире молочный коктейль.
Я пила его и говорила, а Лоринг слушал. Я начала с самого начала. С человека, умирающего на кресте, о котором говорил его отец, о его совете «спасти Спасителя», и мне казалось, что это хотя и косвенное, но все-таки объяснение моему поступку. Потом я рассказала о Фельдмане, о его драниках и липких пальцах, и о том, как Пол собирался отказаться от турне и как я не хотела портить жизнь и карьеру двум людям, которых любила больше всего на свете, просто из-за того, что боялась сесть в самолет.
Коктейль и объяснения закончились одновременно.
– Значит, технически во всем виноват мой отец? – сказал Лоринг.
Я засмеялась, хотя смех был вымученным, а на глазах опять выступили слезы.
– Умирающий на кресте, черт меня возьми. – Он саркастически усмехнулся. – Наверняка он был под кайфом, когда сказал такое.
Лоринг не понимал. Он относился к своей работе слишком легко, слишком практично. Для него она не была вопросом жизни и смерти, как для Пола и для Дуга. Он не чувствовал ни важности своего предназначения, ни губительности того бизнеса, в котором сам успешно работал.
Я подняла глаза от стакана, поймала его взгляд и немедленно почувствовала себя виноватой.
– Даже не верится, что ты еще разговариваешь со мной, – сказала я, потянувшись, чтобы дотронуться до него. Потом я передумала и спрятала руку. – Лоринг, прости меня, пожалуйста, за то, что я всю неделю отказывалась говорить с тобой и не отвечала на звонки, и за поцелуй.
Он взял мой стакан и пошел к раковине.
– Ты, наверное, думаешь, что мне поможет только лоботомия?
Он облокотился на раковину, будто ему было трудно стоять.
– Я думаю, что ты страшно несправедливо поступила с Полом. Ты понимаешь, что он сейчас уверен, что между нами что-то было? Гораздо большее, чем этот поцелуй.
– Я так и хотела. Признайся, что только дурак может отказаться от турне с «Дроунс».
– Тебе никогда не приходило в голову, что Пол хочет от жизни совсем не того, что ты думаешь?
– Он сам не знает, чего хочет.
– Отлично знает. Я думаю, что больше всего он хочет быть с тобой.
– Значит, он еще больший дурак, чем я думала.
Пока Лоринг наводил порядок на кухне, я собрала все силы и сделала то, что уже давно собиралась. Я позвонила Майклу и Вере.
Сняла трубку Вера, и тон у нее был неласковый.
– Мать моя женщина. Элиза, Пол совсем свихнулся. Ты понимаешь, что делаешь?
– Можно я поживу у вас несколько дней?
– Поживешь у нас? А больше ты ничего не хочешь сказать? Я ведь тебе друг, не забыла? Два дня назад ты говорила, что Лоринг тебя не интересует.