А когда я исполняю «Смерть как зрелище» – это как будто я встаю на место кого-то другого, приноравливаюсь к нему, начинаю сопереживать и сострадать, а потом выясняется, что это как раз и есть мое место, давно утоптанное и неизменное.
Я страшно устал от всего этого. От нашего разрыва. От гастролей. От давления и необходимости продать миллиард, черт подери, дисков. Никогда в жизни я не думал, что меня будет волновать, сколько дисков я продал. Но эти люди заставляют меня все время думать об этом. Они звонят, талдычат мне о каких-то суммах и цифрах и говорят, что я должен делать, чтобы заработать больше денег, чем сам Господь Бог, и все становится таким сложным, хотя на самом деле я просто хочу играть музыку.
Все – на самом деле все – оказалось сплошным разочарованием.
Знаю. Все знаю. Я и есть тот самый лох, который мечтал стать рок-мать-твою-звездой. И иногда это действительно получалось весело, но если бы я хотел от жизни только веселья, я бы стал жонглером, или делал бы леденцы, или организовал бы группу из мальчиков, которые поют и танцуют одновременно.
Все эти последние месяцы на гастролях я постоянно напоминал себе, что такой шанс дается музыканту только раз в жизни, и иногда случались короткие моменты, когда я и впрямь чувствовал себя на вершине. Видит бог, кто бы отказался от свиты, выполняющей все твои желания, от женщин, которые пачками бросаются к твоим ногам, и от возможности каждый вечер играть для многих тысяч человек? Это, черт подери, мечта, ставшая реальностью. Я достиг того, о чем многие мои товарищи только мечтают и к чему вряд ли когда-нибудь смогут даже приблизиться. Но как бы я ни старался, все равно не могу заставить себя радоваться тому, что происходит сейчас с моей жизнью.
Все те удовольствия, о которых я поминал, – всего лишь минутные утешения. Они облегчают тяжесть, но очень ненадолго. И даже тогда на душе остается что-то мутное и холодное, от чего невозможно избавиться. Я знал, что так получится, уже в первый день турне. Я знал, когда подошел к этому мудаку Яну Лессингу в холле отеля в Сан-Франциско. Середина дня, и вечером предстоит концерт, а он был так пьян, что вместо лица смотрел на мое левое плечо. Он сделал вид, что ничего не слышал о нашей группе. Когда я объяснил, кто я, и сказал, что восхищаюсь им, и объяснил, почему я здесь, он сказал: «Точно. Чарли Бакит». Он говорил об одной из наших песен. С тех пор он называл меня только Бакитом.
Конечно, я могу признаться, что не раз и не два бывал в таком же состоянии, как Ян, но это было давно, когда я ничего не ждал от жизни, кроме сворачивания рубашек и консервированных бобов на ужин. И не перед концертом. После, возможно, но перед – никогда.
Смотреть на это безответственное и примитивно-стереотипное поведение было просто грустно. Нет, правда, эти парни – ходячие карикатуры на миф о рок-звезде, а все окружающие только подстрекают их. Наверное, так их легче контролировать, но мне это неприятно. И отчасти я тяну свою лямку просто назло этим уродам..
И все-таки все было бы ничего, если бы Винклы проявляли хоть какое-то уважение. Вовсе не ко мне. Они могут засунуть меня в ящик с двумя дырками для воздуха, и я не пропаду. Я хочу, чтобы они уважали музыку. Но их она меньше всего интересует. Как бы я ни старался убедить себя в обратном. ИМ АБСОЛЮТНО НАПЛЕВАТЬ.
Через месяц после начала гастролей мне позвонил Винкл и сказал, что надо быть поразговорчивей с журналистами. Оказывается, про меня пишут, что я «раздражительный» и «немногословный». Ладно. А если мне не нравится отвечать на одни и те же идиотские вопросы, которые мне задают каждый день, и если я не считаю, что моя личная жизнь кого-то касается, особенно когда при этом упоминается имя Лоринга Блэкмана?
Следующее требование Винкла: добавить в нашу программу какой-нибудь хит, чтобы аудитория могла подпевать. Что-нибудь очень популярное. Может, из старых баллад восьмидесятых.
– «Faithfully!» – предложил я, – из «Journey, 1983».
Хорошо, я-то, черт побери, шутил. А Винкл заорал: «Точно! Точно! Молодец, Пол!», и это было самое искреннее его высказывание за все время нашего знакомства.
Пока он не успел слишком обрадоваться, я сказал ему, что скорее позволю содрать с себя кожу, чем соглашусь на такое. Не то что я не могу собезьянничать Стива Перри нота в ноту, но наше выступление и так слишком короткое. Если мы спешим, что редко случается, нам удается исполнить всего шесть песен. И не будем забывать, что большинство людей, пришедших на концерт, никогда о нас не слышали. И меньше всего я хочу, чтобы «Бананафиш» ассоциировалась с чужим хитом.