В два часа меня ждет встреча с ансамблем в Доме трудящихся. Концерта у нас сегодня нет, но мы собирались обсудить, что петь в этом году на очередной «Лире». По словам Камила, мы ее пару раз почти выиграли, с третьей же попытки выиграем наверняка.
– Ой, это ты, привет!
В меня врезался и теперь скороговоркой извинялся Анди Арношт.
– Я тебя чуть не убил!
Он, как всегда, преувеличивал.
– Привет, – Сказал я и добавил злорадно: – Ну как, потрудились вчера с Томом над мюзиклом?
Анди состроил скорбную гримасу.
– И не спрашивай! Этот негодяй не появился. А я из-за него обегал всю Прагу. Все кабаки!
У меня не хватило совести сказать Анди, где провел Гертнер вчерашний вечер. Он еще успеет это узнать от барменши в «Ротонде».
– Я просто в ярости, – с жаром объяснял Анди, – у меня ведь музыка написана! А как давно она во мне! – постучал он себя по голове, чтобы облегчить мне возможные поиски.
– Серьезно? – заинтересовался я.
Анди слегка поколебался.
– Послушай, Честмир, ты знаешь это Томово либретто?
– Да, немного.
Хотя, подумалось мне, я должен был бы его знать досконально. Этот великий замысел Гертнера. Единственный, который творец вынашивает всю жизнь. О том, как мы начинали, наша старая компания из Врбова. Короче, о звезде, летящей в небо.
Впрочем, нет, тут же дошло до меня, я-то эту историю знаю несколько иначе, чем Томаш. И иначе знает ее Добеш. И иначе знала Зузана.
В интервью для печати она неизменно восхваляла наш Врбов. Деревня как на открытке, музыкальный папаша – все это крайне трогало публику. А наша бит-группа выглядела на подобном фоне этаким кружком «патриотов из глубинки», которые на досуге читают одноименное сочинение Раиса и развешивают дома картинки из народной жизни Йозефа Лады.
Вот это и называется «индивидуальный образ объективной действительности». И было совершенно бесполезно говорить Зузане:
– Ты что, забыла, как раздражала нас эта дыра? Городок, где все заглядывают друг другу в тарелки и под кровать. Где можно желать только одного – бежать отсюда! Что мы все в конце концов и сделали.
Но Зузана об этом не помнила – или не хотела помнить. Да и в ее репертуаре, особенно в последний период, когда она стала целенаправленно добиваться трона и короны чешской поп-музыки, хватало клюквы в духе «Избушек под горами». Родные просторы были в моде.
– Нет, знаешь ты это либретто или не знаешь? – наседал Анди.
– Да говорю же тебе: немного, в общих чертах.
– Ну ладно, – милостиво заключил Анди. – А то я нарочно спросил. Чтобы Тома не подвести, понял?
– Нет.
– Боже мой, – с сочувствием вздохнул Анди, – а вдруг бы ты украл его идею?
– Да что ты, не украду, – пообещал я. Великодушие не позволило мне объяснить Анди, что, как говаривали предки, грешно обирать нищего, тем более когда это твой товарищ. И откуда только Зузанка взяла, что я не люблю людей!
– Уверен, это будет сенсация! – набрал новую порцию воздуха Анди. – Молодой певец, лауреат «Кокоржинского дрозда», едет, видишь ли, в Прагу. Сам он из деревни, но у них там есть ансамбль… Ребята, конечно, не профи…
– Не профи? – переспросил я.
– Ну, не профессионалы, – снисходительно пояснил малыш Анди. – Но группа что надо. И вот этот козел…
– Какой козел?
Любовь Анди к жаргонным словечкам меня несколько сбивала с толку.
– Ну, козел, который выиграл «Дрозда», ясно?
– Ага.
– В общем, он думает, что он звезда, второй Готт или, к примеру, Пилат. Понял?
Это я понял. Любой из жрецов поп-музыки с радостью заменил бы Маэстро. До сих пор я следил за полетом творческой мысли Анди без особого напряжения.
– Ну вот, – сказал Анди, – значит, этот идиот в Праге. Так, да?
– Тебе виднее, – заметил я. То, что козел превратился в идиота, от меня не ускользнуло.
– Само собой, – заявил Анди. – Думает, его там только и ждали.
– Да ну? – Меня разобрало любопытство. – А его, ясное дело, никто не ждал?
– Точно, – обрадовался, почуяв мой интерес, Анди, – в этом-то вся и штука!
– А потом он возвращается в родную деревню к своему комбайну, и каждое воскресенье эти лабухи играют на танцах… – предложил я приемлемую, на мой взгляд, развязку душераздирающего сюжета.
– К какому комбайну? – растерялся Анди. – Я что, сказал, что он комбайнер?
– В общем-то нет, просто…
Анди присвистнул.
– А я и забыл, что у этого типа должна быть профессия… Постой, может, сделать из него механизатора?
– Годится, ловкий ход.
– Но главное впереди, – ликовал Анди, – главное – интрига!
– Как, это еще не все? – притворно ужаснулся я. На самом деле бред диск-жокея меня искренне забавлял.
– Да что ты! В этой дыре, где он, стало быть, работал механизатором, у него была девица!
– Маруна, – предложил я, но в голове Анди созрела другая идея.
– Да не Маруна, а Итка. Эта его девица тоже пела с теми лабухами. А когда он дернул в Прагу…
– Кто, козел? – перебил я.
– Ну да, этот идиот, – продолжал Анди. – Их, как говорится, развела судьба, и вот Итка получает письмо от одной популярной певицы: перестань, мол, зариться на своего дружка, мы, мол, с ним собираемся пожениться. Потому как она знаменитая и этот тип тоже таким станет.
– Но ведь она, эта твоя знаменитость, не могла знать…
– Чего? – забеспокоился Анди.
– Прославится козел или нет.
– И не знала, – горячо начал объяснять Анди, – но ведь она в него втюрилась.
– Так что бы ей, при ее-то блате, не помочь ему? – поинтересовался я, злорадствуя, что Анди заблудился в дебрях собственного сюжета.
– Э-э, ты ее не знаешь, – глубокомысленно подмигнул Анди, – такая, между нами говоря, стерва!
– Кто? Маруна?… То есть нет… Итка?
– Да нет же, – сказал Анди, – я про певицу. Она представляла себе дело так, что этот тип пробьется сам.
– А когда он не пробился…
– Ну да, – закончил Анди, – она его бросила.
– Зараза, – подытожил я.
– Не говори, – согласился Анди.
– И чем же это все кончится?
– Что – все?
– Да эта история с козлом и Иткой, которой та зараза написала письмо.
. – Они поженятся, – восторженно объявил Анди, – Итка его простит.
– Обалдеть, – я был просто сражен, – ничего не скажешь, Анди, здорово закручено.
– Правда? – обрадовался диск-жокей. – Меня, понимаешь, тошнит от всяких там подделок под Шекспира и компанию.
– Верно, – сказал я. – Оригинальное творчество – великое дело.
– Не прибедняйся, Честик, ты тоже кое-что можешь!
– И мне так казалось, – голос мой окрасился скорбью, – но вашему сюжету остается только завидовать.
– Смотри не укради!
– Боже сохрани, – развеселился я, – честное слово, не украду.
– Ты настоящий друг, – похвалил меня Анди. – На премьере в Карлине мы с Томом оставим тебе место в нашей ложе.
– Спасибо, – растрогался я.
– И тут такой прокол, – погрустнел Анди. – Я-то думал, что Итку, этого самородка из глубинки, будет играть Зузана.
Зузана… Слова Анди вернули меня от беспечной болтовни к горькой действительности. Так вот как выглядит мюзикл, который, согласно вчерашним откровениям Гертнера, был списан с нашей истории. У меня не было причин не верить простодушному Анди. Да, узнать нашу историю во всем этом мог бы, сняв слой всевозможных напластований, только искушенный психоаналитик. И Томаш еще мечтает о Карлине! Какое счастье, что Зузана Умерла…
– Я думал, у вас дело на мази, – сказал я Анди, – ведь ваш мюзикл вроде бы ставят в Жижкове на Малой сцене?
– Ну да, мы репетировали в субботу допоздна, но это все еще в процессе становления, ясно? «Работа в процессе», Джойс, понял?
Речь Анди пестрила этими двумя словечками, «ясно» и «понял» со знаком вопроса, хотя ничего такого, что требовало бы приложения усилий для уяснения и понимания, он не высказывал. Всякий раз, когда с языка Анди слетало: «И вот я перешел улицу, понял?» – мне хотелось вставить: «Как не понять, Анди, ты перешел улицу!» Впрочем, моя душевная чуткость никогда не позволяла мне вести себя так недостойно, и я трусливо уверял себя, что тут виновата скорее наша родная речь, чем интеллектуальные потенции ее осквернителя.