Густов налил еще по одной, смачно выпил, кривясь, словно только что выполз из подстроенной западни, и заключил:
– Так что вы должны понимать всю ответственность предстоящего задания.
Оставив Петровского у себя, генерал отпустил Богдана домой: у начальства свои, более тонкие, более секретные дела, к тому же Богдан, как ни странно, не состоял в кадрах КГБ, а числился специальным агентом, а статус таил в себе неуловимые нюансы. Львовский Смерш завербовал Богдана еще в студенческие годы, причем на мякине: бедный студент часто ездил «зайцем», за что и поплатился. Прекрасно знал и польский, и немецкий, был находчив и решителен, потому им и заинтересовались, стали выращивать боевика, идейно выдержанного и морально устойчивого. На следующий день Богдан и Петровский вылетели на военном самолете в Восточный Берлин, оттуда их подвезли к двухэтажному особняку на самой окраине города.
– Вот здесь ты будешь жить, – сказал Петровский. – Вот новые документы: Казимир Бубка, поляк, ранее проживал в Лондоне, отец служил в армии генерала Андерса. По профессии – коммерсант самого широкого профиля.
Дверь отворила экономка, мрачная старая карга, чем-то напоминавшая Гиммлера, она проводила обоих на второй этаж, где находились покои Богдана.
– Отдыхай, не забывай делать зарядку, ходи в кино, в театр. Видеться будем с тобой каждый день на стрельбище. Тем временем резидентура соберет информацию о режиме дня Бандеры. В рестораны ходить не надо, там много случайной публики, вообще лишних контактов остерегайся…
После этих напутствий Петровский удалился, а Богдан разобрал чемодан с вещами и выглянул в окно. Улица была пустынна, в ухоженном садике зеленела трава, подстриженная, очевидно, старательным Гиммлером, по деревьям весело прыгали и чирикали воробьи.
Переодевшись в новый костюм (на этот раз в яркую клетку), тщательно выбрив щеки и обдав себя истинно кельнской водой, он вышел из особняка и через полчаса уже находился в центре Берлина, тогда еще не разделенного стеной, народу толпилось тьма, особенно молодежи, слонявшейся у витрин.
И вдруг увидел знакомое лицо, мелькнувшее и исчезнувшее за углом, не поленился завернуть за угол и увидел узкую спину фрейлейн Поль. Некоторое время, словно опытный филер, шел за нею: в душе боролись заветы Петровского и здоровые инстинкты.
– Вы меня не узнаете?
Она растерялась и пожала плечами:
– Нет…
– Мы летели вместе из Франкфурта… мне тогда еще стало плохо…
– Да-да, конечно, я помню… Ну и как вы сейчас? Лучше?
– Все в порядке. Может, куда-нибудь зайдем? Меня зовут Казимир Бубка. – Он расплылся в улыбке и слегка поклонился.
– Откуда у вас такой хороший немецкий?
– Это долгая история. Так, может быть, пойдем в кино?
Такой вариант вполне устраивал, ибо не нарушал устрашающих инструкций Петровского по поводу ресторанов, переполненных иностранцами и шпионами.
Завернули в кинотеатр и попали на шедевр соцреализма о передовике колхоза, которому мешает хозяйствовать председатель и буквально преследует передовика за то, что он, отец пятерых детей, по уши и совершенно безответственно влюбился в сельскую учительницу, милую интеллигентку, приехавшую из города, дабы сеять разумное, доброе, вечное. Фильм шел с субтитрами, Богдан с интересом смотрел картину, даже рот приоткрыл от удовольствия.
Инге откровенно скучала.
– Может, выйдем на улицу? У меня страшно заболела голова, – попросила она.
Богдан не стал спорить, хотя ему страшно хотелось узнать, добьет ли председатель передовика или же восторжествует истина, естественно, с помощью секретаря партийной организации, который всей своей мимикой давал понять, что поддерживает передовика, конечно, при условии, что он честно разрешит свой семейный конфликт.
– Вам не понравился фильм? – спросил он на улице.
– Полная чушь!
– Это потому, что вы не знаете русского языка.
– Возможно. А где вы изучали русский?
– Отец прекрасно говорил по-русски, и вообще для поляка этот язык – не проблема.
– Вы коммунист? – когда она задавала вопросы, бровь ее иронически изгибалась.
– Меня политика не интересует, я предпочитаю бизнес…
Красива до чертиков, подумал он, и пахнет лавром – запахи заслоняли у него все, с запаха он составлял свое мнение, словно собака.
Шли по улице, иногда он брал ее за руку и гладил запястье, кожа была тонкой и беззащитной.