Теперь, зная свидетельство сестры и письма Куйбышеву, другим представителям «верхов», можно сказать, что действительно до самой смерти Дзержинский мог сохранить верность заветам Христа по отношению к начальствующим и простым смертным.
В прежние годы мы привыкли слышать, что Дзержинский — «рыцарь без страха и упрека»; никогда, нигде, ни в чём несдающаяся несгибаемая личность… Так оно и было, но… до поры до времени, до того времени, как этот действительно кристально чистый, честный и справедливый человек впал в полное отчаяние, столкнувшись с системой, которую представляла власть бюрократов и политических выскочек в лице Троцкого, Зиновьева, Каменева, Пятакова, Рыкова и им подобных. Здесь надо заметить, что Сталин, «сделавшись генсеком», при всём своём умении «сосредоточивать в одних руках необъятную власть» тогда ещё (к 1926 г.) всей полнотой власти не обладал. Главная, исполнительная власть находилась в те годы (особенно с 1923 по 1930 гг.) у группы Рыкова, наследовавшего после смерти Ленина (в 1924 г.) пост Председателя Совнаркома и СТО (Совет Труда и Обороны). Так продолжалось до конца 1930 года, когда оформилась почти неограниченная власть Сталина, а именно вместо Рыкова Председателем Совнаркома был назначен ближайший соратник нового вождя — В. М. Молотов. С этого времени не только партийная, но и государственная власть, можно сказать, перешла в одни руки, возможность чего ещё 3 июля 1926 года (т. е. за 17 дней до своей внезапной смерти) в одном из последних писем предостерегающе предсказывал в каком-то демократическом порыве Дзержинский: «Если не найдём правильной линии в управлении страной и хозяйством — оппозиция наша будет расти, и страна тогда найдёт своего диктатора — похоронщика революции, — какие бы красные перья ни были на его костюме. Все почти диктаторы ныне — бывшие красные — Муссолини, Пилсудский…»
Вопрос поиска «правильной линии в управлении страной и хозяйством» в годы НЭПа особенно невыносимо стал мучить Дзержинского, начиная с конца 1925 года и… вплоть до самой смерти 20 июля 1926 г. Именно в эти исключительно тяжёлые для него месяцы и дни были написаны наиболее откровенные и отчаянные письма, многие из которых так и не дошли до своих адресатов.
Среди этих писем буквально кричит неотправленное письмо Сталину. При том, что отношения между ними выглядели так, как будто товарищами они не были, но и врагами назвать их нельзя. Впрочем, на последнем (смертельном для Дзержинского) пленуме ЦК и ЦКК Сталин, когда начались нападки на Феликса, встал на его защиту, а когда тот скоропостижно скончался, дал весьма необычную оценку его жизни, сказав, что, если бы потребовалось охарактеризовать её одним словом, то этим словом было бы слово «горение»…
Как бы не складывались их отношения, но 3 декабря 1925 г. Дзержинский решается написать Сталину следующее письмо отчаяния: «В связи с положением, создавшимся для промышленности и ВСНХ, я должен просить ЦК об отставке, так как при создавшемся положении руководить успешно промышленностью не в состоянии. У нас нет ни правильного плана, ни единого плана для всего советского хозяйства, ни единого оперативного руководства в хозяйственной области, ни единой увязки разных отраслей. На этой почве мы идем быстрыми шагами к кризисам частичным, которые, всё дальше разрастаясь, будут всё шириться и смогут превратиться в серьёзнейший кризис, если партией не будут в самом срочном порядке приняты необходимые меры. Я лично, не будучи политиком и не умея своевременно поставить вопросы так, чтобы они были своевременно рассмотрены и разрешены партией… становлюсь в должности предс. Президиума ВСНХ помехой для быстрого и своевременного разрешения вопросов, а потому мне не остаётся ничего, как просить отставки, и я уверен, что если бы жив был бы Владимир Ильич, он мою просьбу удовлетворил бы».