Это всё гормоны играют – оправдываю себя я. Нормальной женщине хотя бы изредка нужен мужчина. А в пользу Вадима играют и внешность, и репутация ловеласа, и некий флёр, который всегда сопровождает старые тайны.
– И думать не смей! – сердито прерывает мои фантазии Глафира Дементьевна.
– Что? – не сразу понимаю я.
Ах, ну как же я могла забыть? В ее присутствии думать о чём-то – непозволительная роскошь. Для нее все мои мыли – как открытая книга.
Но я решаю проявить характер. Да кто она такая, чтобы меня отчитывать? Я тут не по своей воле оказалась и не сижу, сложа руки, а как пчелка тружусь. И не для себя, между прочим, стараюсь – для ее же племянницы. А если я вдруг позволила себе о себе же подумать, так не ей меня упрекать.
– Про мужика этого, говорю, забудь! – шипит Черская.
– А то что? – огрызаюсь я. – Мне у вас совета спрашивать? Да с какой стати?
Она вдруг бледнеет, опускается в кресло, и мне становится чуточку стыдно. Но только чуточку.
– Я не знаю, Аннушка, какие в вашем времени нравы, – уже без злости, а с печалью говорит старуха, – но только у нас для женщины репутация – это всё. И ты сейчас не свою, а моей Анюты репутацию губишь. Ты домой вернешься и забудешь о нас, а тут народ ничего не забудет. Добрая слава лежит, а худая вперед бежит.
В ее глазах появляются слёзы, и мне уже жаль и своих слов, и своих мыслей. Она права – я – продукт совсем другого времени, и мне здешних порядков не понять. А изменить их я не в силах. Хотя от осознания этого мне становится горько.
35. Старое объявление
– Масло нынче по шестнадцать рублей за пуд было. Продали семь пудов. За четверик картошки пятьдесят копеек давали – мы продали всё, что привезли.
Мы с Сухаревым идем по деревне от церкви к особняку. Он рассказывает о губернской ярмарке, с которой вернулся только накануне.
– Как сыр, пошёл ли? – любопытствую я.
С молоком, картофелем и зерном Захар Егорович и сам как-нибудь разберется – ему пока не с руки сильно меня обманывать. А вот новые товары, к которым он еще не привык и которые продавать не научился, моего особого внимания требуют.
– На удивление хорошо пошел, ваше сиятельство, – он, и правда, кажется в недоумении. Взять в Вологду по полдюжины головок сыра каждого вида он не отказался, но сильно опасался, что, не найдя своего покупателя, продукт испортится и пропадет. – Половину по мелочи раскупили, а другую половину я партией в большой магазин на центральной площади продал. И хозяину магазина Илье Зосимычу Диброву очень наш сыр показался. Я взял на себя смелость от вашего имени пообещать через две недели еще партию прислать.
Я одобрительно киваю. Мы уже дважды отправляли сыр в Ярославль, а если еще и в Вологду наладятся поставки, то завод выйдет на хорошие обороты. За это лето мы уже выручили восемь тысяч рублей – почти половину того, что было собрано за весь прошлый год. А ведь ни рожь, ни овёс, ни пшеницу мы еще даже не убирали.
– Илья Васильевич Ганичев для городских нужд двадцать возов сена купить желает, – продолжает рассказывать Сухарев. – И это только на первых порах! Он сперва предложил по четыре с полтиной рубля за воз, да я сказал, что меньше чем за пять вы нипошто не согласитесь.
Вторая половина лета выдалась в нашей губернии дождливой, и те помещики, которые не успели скосить и высушить траву в начале июля, остались без фуража. К зиме цены на сено наверняка поднимутся в несколько раз.
Мы стогов наставили столько, что могли обеспечить фуражом, наверно, половину уезда. Весьма кстати пришлась и конная ворошилка, которая одна могла заменить десятка два женщин с граблями. А уж собирать ею высохшую траву было сплошным удовольствием.
– Желаете мебель в столовой обновить?
Покойный граф не поскупился на гарнитуры для гостиной и спальни, а вот до столовой у него руки не дошли. Я однажды обмолвилась, что шкапы и стулья уж больно стары и скрипучи, а Захар Егорович – молодец! – не забыл. И всё-таки я мотаю головой – нет, не до того пока.
Нужно погасить остаток долга перед уездным обществом взаимного кредита и, наконец, закупить на осенней ярмарке несколько коров и быка холмогорской породы.
– Когда снова в Ярославль поедете, Дмитрия Степановича с собой возьмите. Ему лекарств прикупить нужно. И не экономьте на этом.
Сухарев крякает, но не возражает. Ему не нравится, что мы содержим доктора и его маленький медицинский пункт, однако проколов недавно ногу ржавым гвоздем, он сам предпочел не пользоваться народными средствами, а обратиться к Назарову.
– Доски, что остались от ремонта сыроваренного заводика, нужно отдать тем, у кого избы совсем прохудились. И выделите из мужиков тех, кто в плотницком деле смыслит – пусть пройдутся по деревне, с ремонтом помогут. У Лукерьи Борисовой в доме взрослых мужиков нет, а детишек – аж семеро. Ей самой крышу не залатать. И не морщитесь, Захар Егорович – знаю, в поместье тоже работы много, но нуждающимся помогать – дело богоугодное.
Он со вздохом соглашается.
День сегодня холодный, и по возвращении домой я с удовольствием пью чай с малиновым вареньем. Варенье свежее и ароматное. И пшеничный хлеб – тоже только недавно из печи.
На буфете замечаю смятый, пожелтевший от времени листок. Вырезка из газеты с объявлением об открытии новой конторы нотариуса Думанского Павла Станиславовича на Пошехонской улице. Листок, что был в кармане плаща старого графа Данилова.
Зачем его сиятельству потребовался нотариус? Составить завещание? Заверить договор?
На следующий день с самого утра мы отправляемся в Грязовец. Глафира Дементьевна хочет пройтись по магазинам, а я – расплатиться с обществом взаимного кредита. Тетушка выходит из экипажа на Соборной площади, а я еду дальше.
Через полчаса я получаю расписку об уплате долга и заверения председателя кредитного общества о том, что я всегда могу на них рассчитывать.
– Куда изволите теперь, ваше сиятельство? – спрашивает кучер.
Наверно, мне следует зайти в магазин готового платья – на следующей неделе Машевская устраивает прием, а мне не в чем там показаться. Или лучше посетить ателье и заказать что-то по модным столичным каталогам?
Мы едем по Пошехонской улице, и когда над крыльцом двухэтажного деревянного дома я замечаю вывеску «Павел Станиславович Думанский, нотариус», я велю кучеру остановиться.
Меня уже давно волновал вопрос, ответа на который в бумагах старого графа я не нашла. Андрей Михайлович опекал Кузнецова с малых лет. Учил грамоте, дарил книги, выделял среди остальных крепостных. Я почти не сомневалась в том, что Вадим был внебрачным сыном его сиятельства. Но если так, то разве не должен был Данилов о нём позаботиться? Дать вольную, отписать какую-то сумму в завещании? Разве не знал он о дурном нраве собственного племянника, не понимал, что тот может жестоко поступить с любым из доставшихся ему крепостных?
Я дожидаюсь, пока из кабинета Думанского выйдет посетитель, и вхожу. Назваю себя, сажусь на предложенный хозяином стул у стола.
– Чрезвычайно рад знакомству, ваше сиятельство! – улыбка нотариуса оказывается широкой как у чеширского кота. – Андрей Михайлович часто ко мне обращался. А вот с вашим покойным супругом я, можно сказать, был незнаком. Видались только однажды.
– А по каким же делам к вам обращался старый граф? – я отказываюсь от предложенного чая и предпочитаю перейти сразу к делу. – Насколько я знаю, завещания он не оставил.
Думанский вздыхает, и улыбка сбегает с его губ.
– Андрей Михайлович намеревался составить завещание, но, как он мне говорил, некоторые вопросы, которые он хотел туда включить, вызывали у него беспокойство, и он хотел всё тщательно обдумать. К сожалению, его хватил удар, и я так и не узнал, о чём же именно там должна была пойти речь. Но его сиятельство время от времени приезжал ко мне, чтобы заверить сделки самого разного рода.