Я решаю сделать то, что в небезызвестном рассказе некогда сделал Шерлок Холмс, пытаясь узнать, где прятала письма Ирен Адлер. Конечно, на практике этот метод может вовсе не сработать. Маркиз, как и Ирен, может догадаться, что это уловка, и перепрятать дневник прежде, чем мы попадем в его квартиру.
К тому же, даже если сам Паулуччи ничего не заподозрит, наша затея может провалиться из-за каких-то неучтенных мелочей. Окна могут оказаться зашторенными, и мы вообще ничего не сможем разглядеть. Или маркиз может запаниковать и выбежать на улицу, забыв о дневнике.
Словом, чем больше я думаю об этом, тем менее осуществимой кажется мне эта затея. Но ничего другого в голову мне не пришло, поэтому попробовать всё-таки стоит.
Паулуччи снял квартиру на первом этаже двухэтажного доходного дома на тихой, засаженной клёнами улочке. Как рассказал Кузнецов, дом новый, и квартиры в съём сдаются задорого, поэтому из четырех квартир в доме три пока пустуют, что играет нам на руку.
Вадим ставит наш экипаж так, чтобы из его окна хорошо просматривались окна квартиры маркиза.
– Все барские комнаты выходят как раз на эту сторону, – поясняет он. – А на другую сторону, во двор, выходят только кухня да комнаты для прислуги.
Он сидит внутри кареты вместе со мной, и то, что мы находимся вдвоем в столь тесном пространстве, добавляет ситуации пикантности. Мы сидим друг против друга, я слышу его дыхание, а иногда чувствую на себе его взгляд.
Но думать я сейчас должна совсем о другом.
Шторы на окнах были не задернуты, более того – одно из окон было распахнуто настежь. Утро выдалось на редкость жарким, и то, что маркизу захотелось подышать свежим воздухом, было вполне понятно. Но подобная открытость всё-таки кажется мне странной у Паулуччи -- столько тайн, что я куда больше ожидала увидеть и наглухо зашторенные окна, и запертые на несколько замков двери.
Сам маркиз сидит за столом у окна и что-то пишет. Мелькает мысль – а вдруг он записывает что-то в тот самый дневник, а значит, нужно только дождаться, когда он положит его в укромное место. Но нет – когда Паулуччи встает, то я вижу, что писал он письмо – он ходит с ним по комнате, перечитывая и дожидаясь высыхания чернил. А потом запечатывает его в конверт.
Он ведёт себя так, словно ему нечего скрывать. И не означает ли это того, что всё то, что содержало секреты, он не взял с собой в путешествие, а оставил в Петербурге или в Москве? И если так, то мы не найдем его дневник, как бы ни старались.
Я еще в Даниловке изложила свой план Кузнецову, и теперь, убедившись, что комнаты хорошо видны из кареты, мы начинаем действовать. За углом дома на обочине дороги высится куча сухих веток и листьев, которые дворник, должно быть, не успел убрать. А смоченную в масле ветошь мы привезли с собой. Поджечь ее – дело нескольких секунд.
Дыма от горящих тряпок получается столько, что впору беспокоиться, не загорится ли дом. Но об этом мы тоже подумали, и в багажном отделении экипажа стоит бочонок с водой.
Вадим не кричит, возвещая о пожаре, как это некогда делал Ватсон, да это и не требуется. Находясь у окна, не заметить дым, не почувствовать запах гари невозможно. И маркиз выглядывает в окно. Но горящая куча – за углом дома и ему не видна. А дыма много и слышен треск веток, и уже кто-то из проходящих по дороге горожан истошно орет: «Батюшки, никак, пожар!»
Мне даже из кареты слышно, как маркиз зовет слугу и велит тому вытаскивать на улицу сундук. Неужели, дневник всё-таки там, а Кондратий его просто не заметил?
Сам Паулуччи, отдав распоряжение и схватив висевший на спинке стула сюртук, бросается из комнаты вон.
– Ну, как оно? – Вадим возвращается в карету. – Горящую ветошь уже залили водой, видите, какой дым повалил.
– Он не взял с собой ничего, кроме сюртука, – шепчу я в ответ. – Совсем ничего! А его слуга вытащил на крыльцо только сундук.
– В сундуке не было дневника! – без тени сомнений заявляет Кузнецов. – Если только ваш Паулуччи и в самом деле не скрыл его магией. Всё, народ расходится. Сейчас и маркиз поймет, что всё обошлось. А где он, кстати, сам?
Да, как ни странно, но Паулуччи выходит на крыльцо только сейчас. Сюртук уже у него на плечах, и одна пола его странно топорщится.
– Но где он был всё это время? – недоумеваю я. – Он выскочил из квартиры сразу же, как заметил дым – я слышала, как хлопнула входная дверь.
Мы с Кузнецовым переглядываемся, и он первым озвучивает то, о чём я подумала и сама:
– Он прячет дневник не в квартире, а на чердаке или на лестнице.
– Но это слишком опасно, разве не так? Да, пока в доме живет только он, но что, если в другие квартиры тоже кто-то заселится? По этой лестнице станут ходить и другие люди.
Но Вадим качает головой:
– Если он такой прохвост, как вы говорите, то куда опаснее держать такую вещицу как раз дома. Он знает, что им интересовалась полиция и даже тайный сыск, и понимает, что они могут нагрянуть к нему снова.
– Но он же как-то возит дневник с собой! – возражаю я. – А в дороге его тоже могут задержать и обыскать.
– Значит, в карете у него тоже есть тайник, – предполагает Вадим. – Но это мы пока проверить не можем. А вот осмотреть лестницу и чердак – вполне.
Слуга, кряхтя, затаскивает сундук обратно в квартиру, а сам Паулуччи возвращается туда только через несколько минут, что только укрепляет нас в мысли о тайнике вне квартиры.
Поскольку предполагалось, что мы проведем в карете не один час, я захватила с собой берестяную фляжку с водой и маленькую корзинку с ягодными пирогами. У Лукерьи Ильиничны выходили отменные пироги с клубникой и малиной.
Кузнецов сначала разделить со мной трапезу отказывается. Я этому ничуть не удивляюсь. А вот его наверняка мое поведение сильно удивляет. Ну, что же, пусть думает что хочет. Иногда мне ужасно хочется стать собой прежней – без этих барских замашек и постоянной заботы о соблюдении приличий.
Я жую пирожок с таким аппетитом, что у Вадима начинает урчать в желудке. Я повторяю предложение, и на сей раз он не отказывается.
Паулуччи со слугой отбывают в десять утра. Маркиз при полном параде – значит точно едут в Даниловку. И всё-таки мы выжидаем не меньше получаса, прежде чем осмеливаемся выйти из кареты.
Дверь в подъезд не заперта, и мы беспрепятственно входим внутрь. Там полумрак, но можно разглядеть витые перила на лестнице и довольно небрежно выкрашенные в темно-зеленый цвет стены.
– Я пойду на чердак, – Вадим берет инициативу в свои руки, и я не возражаю. – А вы тут посмотрите.
Он поднимается по лестнице и уже через несколько секунд зовет меня к себе.
– Анна Николаевна!
Он стоит у окна, что на маленькой площадке между первым и вторым этажами.
– Видите? – он указывает на пол. – Опилки просыпались – должно быть, когда его сиятельство доску отодвигал.
Он садится на корточки, а я отхожу в сторону, чтобы ему не мешать. В дело идет охотничий нож, и доска легко поддается. Тайник устроен под подоконником – сразу и не заметишь. Жестяная коробка из-под чая – я открываю ее трясущимися руками.
Да, так и есть – дневник внутри. Вернее, о том, что это именно дневник, я могу только догадываться. Это толстая тетрадь в кожаном переплете. Изрядно потрепанная, с сальной отметиной на одной из первых же страниц.
У маркиза мелкий почерк, и строчки жмутся друг к другу, отчего читать их особенно сложно. К тому же, часть записей сделаны на итальянском, который я никогда не изучала. Но это ничего. Наверняка, в Вологде или в Ярославле найдется какой-нибудь иностранец, знающий этот язык. Конечно, о том, чтобы отдать тетрадь для перевода целиком, и речи быть не может. Но хотя бы некоторые страницы. А потом можно будет найти другого переводчика, и не одного.
Я прижимаю дневник к себе. Я чувствую волнение и даже страх. Конечно, мы поставим доску на место. Но, может быть, Паулуччи каждый день проверяет тайник? А если так, то он сразу обнаружит пропажу.
Скоро Паулуччи будет в Даниловке, мы же приедем туда только через час после него. Сопоставить пропажу дневника и мой отъезд из деревни именно в этот день для маркиза не составит никакого труда. И что он сделает, поняв, что дневник у меня?