Словом, маркиза я тут еще не жду, а потому выхожу в прихожую хоть и с некоторым волнением, но без страха. Вадим, который вышел раньше меня, распахивает дверь. А уже в следующую секунду я хватаюсь за стену.
– Доброе утро, Анна Николаевна! – приветствует меня Паулуччи. – Кажется, вы не ожидали меня увидеть?
Тетрадь! Его тетрадь лежит в гостиной на столе!
Я надеюсь, что Вадим успеет захлопнуть дверь, и у нас будет время, чтобы принять какое-то решение. И Кузнецов наваливается на дверь всем своим весом, но этого оказывается недостаточно, потому что по взмаху руки маркиза дверь ударяется в стену, а Вадим отлетает на пару метров от нее.
– Ох, ваше сиятельство, – наш гость при этом еще и улыбается, – с чего вдруг такой холодный прием? Я всегда полагал себя вашим другом.
Он переступает через порог и, кажется, намерен, идти именно в гостиную. Но я бросаюсь туда первой, хватаю тетрадь, прижимаю ее к себе. Судя по тому, что случилось в прихожей, он слишком силен, и нам с ним не справиться. Но стоит хотя бы попытаться!
Уже в гостиной Кузнецов бросается на него снова, и снова тот что-то шепчет и выставляет руку вперед – Вадим падает как подкошенный. Я вижу злость и отчаяние в его глазах – кажется, он не может даже пошевелиться.
– Теперь вы понимаете, Анна Николаевна, что силой вы ничего не добьетесь. Давайте просто попробуем договориться. Если не возражаете, я присяду – я несколько суток в дороге и едва стою на ногах.
Он опускается на диван и буравит меня тяжелым взглядом. Несмотря на его утверждение об усталости и нескольких днях пути, выглядит он превосходно – одет с иголочки, и каждая прядь волос лежит на своем месте.
– Должно быть, ваше сиятельство, вас интересует, как я смог так быстро вас найти? – усмехается он, явно наслаждаясь моей растерянностью. – Это отнюдь не секрет – на тетради, что вы изволите держать в руках, стоит магическая метка такой силы, что она служит мне маяком, где бы я ни находился. Едва вы завладели моим дневником, я сразу почувствовал это. Тогда я уже почти добрался до Даниловки – я уже видел впереди ваше поместье, но сразу повернул назад в Грязовец. Я следовал за вами по пятам до самой Москвы. На каждой развилке мне достаточно было всего лишь сосредоточиться, чтобы понять, в какую сторону вы повернули. Сложнее всего было отыскать вас именно здесь, в городе, но, как видите, я справился и с этим.
Наверно, я должна была подумать о метке. Но даже если бы я обнаружила ее, то что я могла бы с нею сделать? Паулуччи как маг гораздо сильнее меня. Наверно, даже тетушка не смогла бы ее снять. Но думать об этом теперь было уже поздно.
– Может быть, у вас есть ко мне еще какие-то вопросы? Задавайте – я готов на них ответить.
– Что вы сделали с моей подругой? – мой голос предательски дрожит. Мне стыдно это признавать, но я панически боюсь маркиза. И он, похоже, это знает.
– Вы про Эжени? – он небрежно взмахивает рукой – на этот раз это обычный жест, а не сопровождение заклинания. – Уверяю вас, что я не сделал с ней ничего страшного. Возможно, вы не поверите мне, но я вовсе не собирался брать ее с собой в Италию – она сама настояла на этом.
– Но вы использовали ее магическую силу! – это я уже не спрашиваю, а утверждаю.
– Ох, Анна Николаевна! – Паулуччи издает смешок. – Эжени была слишком слабой ведьмой, чтобы меня заинтересовать именно в этом качестве. Да, не буду скрывать, я использовал ее силу, но это так – капля в море.
– Вы убили ее? – я спрашиваю это почти шепотом.
– Убил? – он кажется удивленным. – Конечно, нет! Зачем бы мне это делать? Возможно, некоторые мои эксперименты лишили ее магических сил, но физически она осталась вполне здоровой. В вину мне можно поставить лишь то, что я воспользовался ее любовью ко мне и, тем самым, уничтожил ее репутацию. Думаю, именно это и побудило не возвращаться на родину. Мы расстались отнюдь не друзьями, но это было предсказуемо. И где она сейчас, я не знаю. Но если вам интересно, то последний раз я видел ее в Генуе, и перед тем, как уехать оттуда, я оставил ей значительную сумму денег. Вы можете думать обо мне что угодно, но я стараюсь поступать благородно с теми женщинами, что доверились мне.
Он заявляет это с таким самодовольством, что мне хочется кинуть в него чернильницу, что стоит на столе, и стереть эту наглую ухмылку с его физиономии. Говорит ли он правду или нет, я не знаю. Сейчас он может сказать что угодно, зная, что проверить я не могу.
– Уверяю вас, Анна Николаевна, что Эжени никогда не значила для меня и миллионной части того, что значите вы. Я уже неоднократно говорил вам, что люблю вас, и готов повторить это снова. Если вы выйдете за меня замуж, то никогда не пожалеете об этом. Вместе мы сможем сделать так много!
Его мягкий голос словно обволакивает меня теплым пледом, убаюкивает, заставляя потерять бдительность. И если я продолжу слушать его, то рано или поздно он убедит меня в чём угодно – как убедил когда-то незнакомую мне Эжени. И я трясу головой, пытаясь прогнать это наваждение.
В его пристальном взгляде впервые мелькает раздражение.
– Послушайте, Анна Николаевна, если я так неприятен вам, то извольте – я уйду и никогда более вас не побеспокою. Мой приезд в Грязовец был вызван тем, что я всегда полагал, что ваш отказ быть со мной объясняется исключительно влиянием вашей тети. Я надеялся, что если смогу поговорить с вами наедине, то сумею убедить вас в искренности моих чувств. Мы могли бы быть очень счастливы вместе. Но теперь я понимаю, что ошибался. Ну, что же, как говорят в России, на «нет» и суда нет. Я умею признавать поражения. Обещаю – как только вы отдадите мне мой дневник, я вернусь в Петербург. Может быть, я не всегда в своей жизни поступал порядочно, признаю это, но я никогда не нарушал своего слова. Более того – как только я выполню некоторые обязательства в столице, я покину Россию. Меня удерживало здесь только желание быть с вами рядом, но если ему не суждено осуществиться, то я предпочту вернуться в Италию.
Наверно, если бы на моем месте была настоящая Анна Николаевна, ей стоило бы воспользоваться этим предложением. Но что это давало мне самой? Если он уедет из России, то я так и останусь здесь, в девятнадцатом веке, и другая Анна никогда не сможет вернуться сюда.
Но и признаться ему в том, кто я такая на самом деле, я не могу – кто знает, как он воспользуется этой тайной?
43. Паника
– Умеете ли вы перемещаться во времени и пространстве, ваше сиятельство? – спрашиваю я, боясь, что этот вопрос покажется ему слишком странным.
Но нет, напротив – он издает короткий смешок:
– Так вот зачем вам понадобился мой дневник? – его напряжение заметно спадает. – Я знаю, что обо мне в обществе чего только не говорят. Всё необычное всегда вызывает особый интерес.
Кажется, он приписал мое желание овладеть его тетрадью свойственному каждой женщине любопытству.
– Но нет, – продолжает он, – вынужден вас разочаровать, Анна Николаевна, к сожалению, я не могу пока ни того, ни другого. Но не стану скрывать – именно такие магические опыты интересуют меня более всего, и возможно, однажды я сумею ответить на этот вопрос утвердительно. Если вы не будете против, я напишу вам тогда, когда у меня это получится. Конечно, в письме я не смогу быть столь откровенным, но если вы получить от меня однажды весточку, то поймете всё сами.
Не похоже, что он врёт – в его голосе слышно разочарование. Наверно, он и в самом деле еще не приобрел эти умения. Но что же тогда делать мне? Если даже Паулуччи не знает, как мне вернуться домой, то значит ли это, что мы с Анной Николаевной не сможем снова стать самими собой?
Стоит ли мне вернуть ему дневник и понадеяться, что вскоре он сумеет достичь успеха и в этих экспериментах? Но даже если у него получится это, он вряд ли на самом деле станет мне об этом сообщать. Да и откуда я знаю, когда именно тому Паулуччи, с которым я была знакома в двадцать первом веке, впервые удалось переместиться во времени? Может быть, это случилось в начале двадцатого века или даже в его середине?