К тому же я так и не поверила его словам об Эжени. Если бы всё было именно так, как он рассказывал, стала бы она отправлять в Россию полное отчаяния письмо? И если у нее было всё в порядке, то почему она не написала снова?
Его дневник полон текстов заклинаний, большинство из которых наверняка отнюдь не безобидны. И если я отдам ему тетрадь, то сдержит ли он вообще свое слово? Захочет ли он оставлять свидетелей, которые знают о нём слишком много? И даже если он не сделает ничего дурного нам с Вадимом, то скольким другим людям он причинит зло? Ведь не случайно же им интересовалась Императорская магическая служба. Эта тетрадь слишком опасна, чтобы можно было отпустить его с ней.
– Ну, что же, не смею более злоупотреблять вашим временем, дорогая Анна Николаевна, – маркиз поднимается, протягивает руку. – Я заберу дневник и тотчас же откланяюсь.
Но я только еще крепче прижимаю тетрадь к себе. Паулуччи мрачнеет, и темные глаза его мечут молнии.
– Если вы думаете, Анна Николаевна, что мои чувства к вам помешают мне настоять на возвращении моей собственности, то вы ошибаетесь. Да и на что вы рассчитываете, ваше сиятельство? Вы должны понимать, что даже если вы ускользнете от меня сейчас, я буду следовать за вами по пятам. Снять метку с дневника вы не сможете ни при каких обстоятельствах. Подумайте, хотите ли вы, чтобы я стал вашей тенью? Поверьте – лучше иметь меня в числе друзей, а не врагов. Да и что вы намерены делать с этой тетрадью? Большинство записей вы даже не сможете прочесть. Но даже то, что прочитаете, не скажет вам абсолютно ничего. Я не такой глупец, каким вы, возможно, меня считаете, и самые важные заметки не сможет понять никто, кроме меня.
Я понимаю, что он прав, но всё равно не могу сделать то, что он просит.
– Я передам ее в магический сыск, – я говорю это хотя бы для того, чтобы увидеть его реакцию. Испугает ли его это хоть немного?
Но его губы лишь изгибаются в улыбке.
– Не будьте так наивны, Анна Николаевна! Вы не представляете, сколькими чужими тайнами я располагаю. Иногда и сильные мира сего не гнушаются обращаться к темному магу с некоторыми просьбами не самого благородного свойства. И я выполняю эти просьбы, но не просто так, а в обмен на услуги. И тот, кто однажды попал в мою сеть, запутывается в ней так, что выбраться уже не может. Неприличные секреты связывают людей прочнее, чем самые искренние чувства. Может быть, вы не знаете, но однажды Императорская магическая служба уже пыталась найти на меня управу, но дело закончилось тем, что им просто указали на их скромное место. Среди тех, чьими секретами я владею, есть и министры, и сыщики, и даже члены императорской семьи. Я еще в Италии понял, что без полезных связей в моем деле не обойтись. Так что вскоре после того, как вы передадите эту тетрадь в магический сыск, она снова окажется у меня. Так не лучше ли отдать ее мне напрямую?
Я вижу – он не лжёт. Примерно то же самое нам когда-то сказал и Лисенко. Но от этого мое первоначальное намерение только крепнет.
– Ну, что же, – киваю я, – вы остерегли меня от большой ошибки, ваше сиятельство. И лишний раз напомнили, каким страшным оружием могут стать такие тайны. А ведь часть из них записана именно в этой тетради, правда? – и по тому, как он вздрагивает, я понимаю, что права. – Но если я не могу довериться людям, которые назначены, чтобы охранять порядок в государстве, то кое-что я всё-таки могу сделать сама.
Я делаю шаг к камину, и глаза маркиза широко распахиваются.
Огонь еще горит, и если я брошу в него тетрадь, она мгновенно вспыхнет. И всё-таки мне страшно это сделать. К каким последствиям это может привести? И как поступит Паулуччи, когда поймет, что он лишился своего дневника? Гнев темного мага может быть ужасен.
Но отступать уже поздно. К тому же результатом этого действия может стать полная отмена того, что случилось ранее. Если тетрадь будет уничтожена, то Паулуччи в своих исследованиях окажется окинут назад на десятки лет. Ему придется начинать всё сначала, и кто знает, возможно, это приведет к тому, что он так и не научится перемещаться во времени. А возможно, и не обретет такого долголетия и вовсе не появится в двадцать первом веке. А значит, не сумеет и переместить меня из него в девятнадцатый век.
– Остановитесь, Анна Николаевна! – вскрикивает он, сразу теряя всю свою невозмутимость.
Он тоже делает шаг к камину, намереваясь преградить мне путь, но теперь уже я выставляю вперед правую руку. Я по-прежнему не знаю, что именно я должна сделать, чтобы его остановить, да и вообще – возможно ли это сделать, но все свои силы, которые я пока так и не научилась ощущать и применять, я направляю в его сторону.
Он замирает на том самом месте, где стоял. Я вижу, как в его глазах появляется сначала недоумение, а потом и страх. Он не может пошевелиться – так же, как до сих пор не может пошевелиться лежащий на полу Кузнецов.
– Нет! – выдыхает он, и губы его начинают шевелиться.
Медлить дольше нельзя. Наверняка в его арсенале есть и те заклинания, которые не требуют никаких пассов руками.
И я бросаю тетрадь в огонь.
С губ Паулуччи срывается стон. Лицо его сначала становится белым, как жабо его накрахмаленной рубашки, а потом багровеет.
Я перевожу взгляд на камин и вижу, как вспыхивают и мгновенно становятся темными листы бумаги, на которых еще пытаются удержаться написанные рукой маркиза строчки. Но огонь сильней, и буквы плавятся и исчезают.
Эта картина так завораживает, что я на некоторое время забываю о Паулуччи. И только когда тетрадь полностью превращается пепел, я прихожу в себя. Я всё в той же комнате, у камина. Вернуться в двадцать первый век не получилось! От обманутых надежд горько сжимается сердце.
О Паулуччи я вспоминаю только тогда, когда что-то падает за моей спиной. Оборачиваюсь и вижу, что маркиз безмолвно лежит на паркете.
А вот с Вадима наложенные Паулуччи чары, напротив, спадают. Он приподнимается и смотрит сначала на меня, а потом – на поверженного врага.
Наверно, нужно подойти к маркизу, оказать ему помощь. Или напротив – бежать отсюда, пока он не очнулся.
А Вадим склоняется к самому лицу маркиза, потом трогает его руку. И когда снова поворачивается в мою сторону, то лишь качает головой.
Что он хочет сказать? Паулуччи мертв?
44. Путешествие из Москвы в Петербург
Мы обращаемся в полицию, и когда прибывает следователь, я рассказываю ему, что моему знакомому месье Паулуччи внезапно стало плохо, и он скончался прежде, чем я успела пригласить доктора. Приехавший вместе со следователем судебный медик, осмотрев тело, равнодушно констатирует:
– Сердечный приступ.
В естественных причинах смерти они не сомневаются, а потому не задают нам никаких лишних вопросов. Слуга маркиза, который в экипаже ждал хозяина возле нашего подъезда, тоже поднимается в квартиру. Он напуган, но не сильно расстроен. Мне кажется, он не испытывал к Паулуччи теплых чувств. Я уже назвала следователю титул и имя нашего гостя, а слуга добавляет, что его хозяин был одинок и близких родственников не имел.
Следователь не просит нас задержаться в Москве, а поскольку не только родственников, а и близких друзей у Паулуччи в России не было, вряд ли кого-то заинтересует его смерть. В карманах маркиза обнаруживается достаточно крупная сумма денег, которую следователь изымает «до прояснения ситуации с наследниками», оставляя, впрочем, слуге пару десятков целковых на погребение хозяина. Слуга заявляет, что «сделает всё как положено» – судя по лихорадочному блеску его глаз, ему известно о тайном дне сундука, и внакладе он точно не останется.
Когда тело маркиза увозят, и полицейские тоже уезжают, я сажусь писать письмо тетушке. Должно быть, она сильно волнуется и ждет от меня вестей. Вот только не знаю, обрадует ли ее то, что я ей сообщу.