«Между бесстрастными, – продолжает преподобный Иоанн Лествичник, – один бывает бесстрастнее другого. Ибо иной сильно ненавидит зло, а другой ненасытно обогащается добродетелями. И чистоту называют бесстрастием, да и справедливо, ибо чистота есть начало общего воскресения и нетления тленных. Бесстрастие показал апостол Павел, написавший: „Ум Господень имамы“ (1 Кор. 2, 16). Бесстрастие показал Антоний Великий, сказавший: „Я уже не боюсь Господа, но люблю Его“. Бесстрастие показал преподобный Иоанн Колов, который молился, чтобы опять обратились на него страсти. Кто прежде будущей райской светлости удостоился такого бесстрастия, как Ефрем Сирин? Ибо Давид, столь славный между пророками, говорит ко Господу: „Ослаби ми да почию“ (Пс. 38, 14), а сей подвижник Божий взывал: „Ослаби ми волны благодати Твоея“. Та душа имеет бесстрастие, которая приобрела такой же навык в добродетелях, какой страстные имеют в сластях (страстях)». Как у алкоголика есть опыт упивания, так у бесстрастного есть опыт в добродетелях.
«Если верх объедения состоит в том, что человек принуждает себя на принятие пищи, когда и не хочет есть, то верх воздержания – в том, чтобы и при алкании неповинную плоть свою удручать воздержанием. Если предел блуда есть то, когда кто похотствует при виде животных и даже бездушных созданий, то предел чистоты состоит в том, чтобы ко всем иметь такое же чувство, как к предметам неодушевленным. Если крайняя степень сребролюбия есть то, когда человек не может перестать собирать богатство или не насыщается им, то высота нестяжания состоит в том, чтобы не щадить и тела своего. Если крайним пределом уныния считается, когда кто и в покое во всем не имеет терпения, то верхом терпения справедливо называется то, если человек, находясь в утеснении, считает себя имеющим отраду», потому что человек чувствует неземную радость и от Бога черпает новые и новые силы.
«Если пучину гнева означает то, когда человек и наедине гневается, то глубина долготерпения показывается в человеке, когда он пребывает в равном спокойствии и в присутствии, и в отсутствие злословящих. Если крайнее тщеславие есть, когда человек, не видя при себе никого, кто бы его хвалил, обнаруживает тщеславные поступки, то признак совершенного нетщеславия есть, чтобы и при посещениях других никогда не окрадываться тщеславною мыслию. Если знак погибели, т. е. гордости, есть, когда кто возносится и малыми и незначительными делами, то спасительный признак смирения есть смиренно думать о себе и при великих начинаниях и совершенствах. И если знак совершенного порабощения страстями состоит в том, что человек скоро повинуется почти всему, тайно всеваемому от бесов, то почитаю за признак святого бесстрастия, когда кто может неложно сказать с Давидом: „уклоняющегося от мене лукаваго не познах“ (Пс. 100, 4), и не знаю, как он пришел и зачем приходил, и как ушел; я ко всему такому стал нечувствителен, будучи весь соединен и уповая всегда быть с Богом.
Кто сподобился быть в сем устроении, тот еще во плоти имеет живущего в себе Самого Бога, Который руководит им во всех словах, делах и помышлениях. Посему таковой через внутреннее просвещение познает волю Господню, как бы слыша некоторый глас, и, будучи выше всякого человеческого учения, говорит: „когда прииду и явлюся лицу Божию?“ (Пс. 41, 3). Ибо не могу более сносить действие сего вожделения, но ищу той бессмертной красоты, которую Ты даровал мне прежде сего брения». Человека охватывает небесное тяготение, и он стремится попасть выше Небес. «Но что много говорить? „И уже не я живу, но живет во мне Христос“ (Гал. 2, 20), как сказал апостол: „подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил“ (2 Тим. 4, 7). Из одного камня не составляется царский венец, так и бесстрастие не совершится, если вознерадим хотя об одной какой-либо добродетели.
Представляй себе, что бесстрастие есть небесная палата Небесного Царя. Многие обители суть селения внутри сего града, а стена горнего оного Иерусалима есть прощение согрешений. Поспешим, братия, поспешим, чтобы получить вход в чертоги оной палаты. Если же, о бедствие, удерживает нас бремя греховных навыков или самое время, то постараемся, по крайней мере, не лишиться одной из обителей близ сего чертога. Если же еще хромлем или немоществуем, то всячески потщимся хотя внутрь стены оной войти. Ибо кто прежде кончины не успеет войти туда или, лучше сказать, кто не перейдет этой стены, тот водворится в пустыне бесов и страстей. По сей причине царь Давид в молитве своей говорил: „Богом моим прейду стену“ (Пс. 17, 30); и другой пророк говорит от лица Божия: „Не греси ли ваши разлучают между вами и Мною“ (Ис. 59, 2). Итак, разрушим, други, сию стену ограды, которую мы по безумию нашему преслушанием соорудили. Потщимся еще здесь избавиться от греховного долга, ибо во аде нет могущего исцелить. Блаженное бесстрастие „из брения возвышает нищего“ (1 Цар. 2, 8); всехвальная же любовь сажает его „с князьями, с князьями народа его“ (Пс. 112, 8)». Бесстрастие подводит к Небу, а любовь – это уже и есть Небо, вершина всех вершин, выше которой нет ничего. Это тот самый предел, к которому мы идем.