— У меня нет привычки покупать женщин.
— Нет, конечно нет!.. Тебе и не нужно… — пробормотала Дана, с ужасом понимая, что вслед за одной ужасной ошибкой совершает другую. Разумеется, Кейну нет нужды платить женщинам. Они, должно быть, в очередь выстраиваются, чтобы залезть к нему в постель! Отчаянно желая объяснить свое подозрение, она поспешно добавила: — Дело в том, что мой отец…
— Я — не твой отец, — холодно ответил Кейн.
Еще один промах! Зачем было упоминать человека, которого Кейн ненавидит — и вполне справедливо? Не доверяя больше предателю-языку, Дана взмолилась о прощении красноречивым взглядом.
Губы Кейна чуть дрогнули в невеселой улыбке.
— Все в порядке, Дана. Твой проект принят. Контракт заключен. Дальше все зависит от тебя.
Она судорожно вздохнула.
— Спасибо, Кейн… за то, что веришь в меня.
Твердо решив держать рот на замке, Дана защелкнула замок портфеля и встала, готовая уйти.
— Значит, увидимся сегодня в девять?
— Я человек слова, — сухо ответил Кейн и, проводив ее до выхода, распахнул перед ней дверь.
Дана замешкалась: страшно было покидать Кейна теперь, когда между ними осталось так много нерешенного. Она подняла глаза — в них плескалась сотня вопросов, ждущих ответа.
— До вечера, — твердо сказал он.
И она поняла, что должна удовлетвориться этим обещанием.
Итак, до вечера.
7
Наклонившись к детской кроватке, Кейн нежно поцеловал дочку в лобик и прошептал:
— Спокойной ночи, моя маленькая.
В огромных карих глазах ребенка сверкнул упрек.
— Папа, я не маленькая! Мне уже три годика!
— Действительно. — Он улыбнулся. — Прости, все время забываю, что ты уже большая. Спокойной ночи, Джессика.
Малышка повернулась на бок, сунула кулачок под щеку и закрыла глаза.
— Спокойной ночи, папочка, — сонно пробормотала она.
Кейн погладил дочь по тугим черным кудряшкам, странно и некстати напомнившим ему кудри Даны. Нет, в Джессике нет ничего от Даны. Она принадлежит только ему. Его дочурка, радость его жизни. Он прошел через ад, чтобы сохранить ее, и никакие силы их не разлучат.
— Сладких тебе снов, — прошептал он, окидывая взглядом детскую: яркие картинки на стенах, ночник, плюшевый мишка у изголовья, стопка детских книжек на тумбочке.
Для него Джессика навсегда останется «маленькой». Невинным, беззащитным созданием, которое он должен беречь и охранять. Кейн подошел к дверям и перед тем, как выключить свет, оглянулся на дочь в последний раз.
В этот миг его поразила неожиданная мысль: быть может, и Генри Андервудом владело такое же необоримое желание защитить «свою маленькую дочку»? Может быть, в Кейне он видел захватчика, готового похитить дочь, украсть ее невинность, разлучить с отцом?
Кейну вспомнился тот ужасный день, когда Генри застал их с Даной в постели. Он помнил все: сверкающие злобой глаза старика, его грязную брань, удар кулака, хруст собственной сломанной челюсти, отчаянный крик Даны…
Нет, никогда он не подвергнет свою Джессику такому испытанию! Они с дочерью будут доверять друг другу. Он не станет унижать ни ее, ни тех, кто ей дорог. Джессике не суждено узнать материнскую ласку — но Кейн сделает все, чтобы заменить ей мать. Он всегда будет рядом, готовый прийти на помощь, но не будет строить ее жизнь по своей указке. А когда Джессика расправит крылья, не станет насильно удерживать ее в гнезде.
Непомерная родительская забота слишком часто отравляет жизнь детям. И не одни отцы повинны в этом грехе, мрачно думал Кейн, поднимаясь в свою спальню, чтобы захватить пиджак перед тем, как идти в соседнюю квартиру к матери. В воспитании сына Глэдис Уильямс обходилась без рукоприкладства, но слова ее ранили куда больнее ударов.
«Вспомни, сколько я для тебя сделала!» — вновь и вновь повторяла она. И это действовало. Скрипя зубами и сожалея о том, что родился на свет, Кейн все же поддавался этому эмоциональному шантажу и делал не то, к чему стремился сам, а то, чего хотела мать. Став взрослым, он научился противостоять матери, однако затяжная война нанесла непоправимый ущерб их отношениям. Кейн любил мать, но не доверял ей — и боялся, что этого уже не исправить.
Глэдис, уже в халате и в ночной рубашке, сидела перед телевизором в кресле на колесиках. Рядом, прислоненные к дивану, стояли ее костыли. Кейн жалел мать, но не чувствовал себя виноватым из-за ее болезни — и это сильно раздражало Глэдис. Она была из тех людей, которым нравится возбуждать в окружающих ощущение вины.
— Мама! — негромко позвал Кейн от порога. — Я ухожу.