Восседая на троне, царь в правой руке держал скипетр, а в левой — увенчанную крестом державу. Впрочем, само слово «держава» применительно к этой регалии стало употребляться позднее, а в XVI в. посольские книги сообщают, что в руке у царя было «царского чину яблоко золотое». Если скипетр в течение всей аудиенции находился у государя, то долго удерживать на ладони тяжелое «яблоко» было трудно (держава XVII в., которая хранится в Оружейной палате, весит свыше 3 кг). При Иване Грозном возле трона стоял на подставке драгоценный ларец, куда царь клал державу, — вскоре, по-видимому, после торжественного начала аудиенции. Впоследствии подставка с ларцом была заменена особой пирамидой (она хорошо видна на гравюрах из книги Я. Ульфельдта). При Федоре Ивановиче его всемогущий шурин, всегда стоявший у престола «выше рынд», на посольских приемах иногда собственноручно держал царское «золотое яблоко»[141], что, несомненно, имело и символическое значение. Другие «ближние» люди при других государях подобной чести никогда не удостоивались.
Государь находился на аудиенции в облачении желтого цвета (царевич — красного). Царское платье в XVI в. имело две разновидности — «болшее» и «меншее», в XVII в. — «большого чина» и «малого чина». Строгое функциональное их разграничение происходит лишь в XVII в., хотя уже Иван Грозный изредка принимал дипломатов низшего ранга в «меншем» платье. Парадное царское одеяние из-за золотого шитья и драгоценных камней было неимоверно тяжелым. Тяжесть его усугублялась висевшим на груди массивным золотым крестом и нагрудными цепями, также золотыми («чепи», «ланцухи»). Дж. Горсей утверждал, будто облачение, в котором Федор Иванович в 1584 году венчался на царство, весило 200 фунтов и подол царского платья несли за государем шестеро бояр[142]. Слабый здоровьем Федор Иванович и Борис Годунов в последние годы жизни с трудом выдерживали вес «болшего» платья, поэтому послов порой предупреждали, чтобы те говорили свои речи как можно короче и не затягивали аудиенцию: государю трудно долго находиться в своем одеянии. Ганзейские послы, посетившие Москву в 1603 году, полагали даже, что у русских государей длительные аудиенции вообще не допускаются[143]. Но заменить облачение царя более легким не позволяли соображения престижа государства. И. Кобенцель и А. Поссевино были в России в разное время и писали свои записки независимо друг от друга, однако им обоим костюм Ивана Грозного напомнил одеяние не кого-нибудь, а самого папы римского[144]. Уже по одному этому можно судить об эффекте, который производило на иностранных дипломатов «болшее» царское платье.
Василий III в придворном быту вел себя гораздо свободнее и естественнее, чем его преемники. Рамки церемониала вообще, в том числе и дипломатического, еще не были столь жесткими, и на приеме имперских послов в 1517 году Василий III мог, например, сидеть на троне с непокрытой головой. Позднее это стало совершенно невозможным: государь неизменно присутствовал на аудиенции в «своей царской шапке», которая была знаком его сана. Иногда, как свидетельствуют иностранные дипломаты, рядом с царем находились еще какие-то «короны» или «диадемы»[145]. Быть может, они имели в виду так называемую Казанскую шапку (знак власти над Казанью) и другие головные уборы, имевшие аналогичный смысл.
Одежда царя поддерживала его «чин», но она же для Ивана Грозного с его пристрастием к театрализации государственного быта могла быть и «грозой». В 1567 году на приеме литовского посланника Ю. Быковского царь сидел на престоле в доспехах («в воинской приправе»). Так же были одеты царевич Иван Иванович и присутствовавшие на аудиенции бояре. В это время опасно обострились отношения с Вильно: Сигизмунд II Август потребовал возвращения Полоцка, и «воинская приправа» царя и придворных наглядно демонстрировала готовность России к войне. «И ты, Юрьи, тому не диви, — заявил Грозный литовскому посланнику, объясняя свой необычный вид. — Пришол еси к нам от брата нашого, от Жигимонта Августа короля, со стрелами, и мы потому так и сидим»[146]. Никаких стрел королевский посланец, разумеется, не привез. Это образное выражение: в монголо-тюркской дипломатической практике присылка стрел издавна означала объявление войны, разрыв отношений (в России такую акцию называли «розметом»), и любопытно, кстати, что царь знал об этом восточном обычае. Но военные действия так и не начались, и на последней аудиенции, данной Быковскому перед его отъездом на родину, сам Грозный, царевич и бояре были уже без доспехов, однако десять стольников и дворян «стояли при государе у государева места в служебном полном наряде, в зерцалех и юмшанех» (панцирях и кольчугах), знаменуя собой не «чин и грозу» государя, как рынды, а только «грозу».
141
Путешествие в Россию датского посланника Якова Ульфельдта в 1575 г. / Пер. А. Н. Шемякина // ЧОИДР. — М., 1883. — Кн. 1. — Отд. 3. — С. 34; ЦГАДА. — Ф. 79. — № 15. — Л. 209; ПДС. — Т. 2. — С. 486.
143
Аделунг Ф. Указ. соч. — Ч. 1. — С. 256; Выписка из иностранной книги о старине русской // Вестник Европы. — 1820. — Ч. 63. — № 20. — С. 202; Гюльденстиерне А. Путешествие его княжеской светлости герцога Ганса Шлезвиг-Голштинского в Россию / Пер. Ю. Н. Щербачева // ЧОИДР. — М., 1911. — Кн. 3. — Отд. 2. — С. 17; Сборник материалов по русской истории начала XVII века / Изд. И. М. Болдакова. — СПб., 1896. — С. 34; О царском «меншем» платье см. ЦГАДА. — Ф. 79. — № 10. — Л. 296 об.; Сб. РИО. — Т. 129. — С. 347 и др.
144
Письмо Иоганна Кобенцеля о России. — С. 144; Годовикова Л. Н. «Московское посольство» Антонио Поссевино // Вестник МГУ. — 1970. — Сер. IX (История). — № 5. — С. 94.