Он увёз её на какие-то далёкие острова (по её записям в блокнотах невозможно было определить, где они находились).
В моём воображении немедленно возникла какая-то рыбацкая хижина, где они обитали вдали от «цивилизации». С таким же успехом это мог быть шикарный отель где-нибудь на Мальдивах. У Ники в блокнотах не было никаких ни географических, ни бытовых подробностей — только ощущения.
Я видела своим внутренним взором, подхлёстнутым воображением и прочитанными впоследствии строчками из этих блокнотов, как они вдруг начинали танцевать прямо на песке, который вздымался маленькими ритмичными фонтанчиками вокруг их босых ног. Они слышали одну и ту же музыку, совсем не сбиваясь с такта и, становясь всё более и более невесомыми, довальсовывали так до самой воды и бросались в неё и плыли, плыли…
Он изучал её тело, как топографическую карту наслаждений — и изучил в совершенстве. Он знал каждую точку, каждую впадинку и возвышенность. Он научил её не стесняться ни своего тела, ни ощущений, вознося её на олимп наслаждений и оставляя там качаться на волнах, забыв обо всём на свете. И всё это открыл для неё он, почти ещё юноша. Казалось, он овладел наукой любви в каких-то своих прошлых жизнях, предвкушая встречу с ней, с его «инакопланетянкой», как он её называл.
Она имела обыкновение трогать кончиками пальцев его губы, пока он её целовал. Он сходил от этого с ума.
Он говорил ей, что их тела пригнаны друг к другу самим Великим Архитектором, как некие высокосенсорсные шестерёнки в божественном коленчатом вале.
— А если ты мною пресытишься? — спрашивала она.
— Невозможно пресытиться воздухом.
Ника так и записала в блокнотах: «Три недели и три дня абсолютного, полнейшего счастья. Абсолютного естества. Как Адам и Ева, уже вкусившие греха, но ещё не разоблачённые».
А потом их разоблачили. Пришло наказание.
Дорога в ад отклоняется от дороги в рай сначала всего на один миллиметр.
У Ники всё чаще и чаще случались приступы несвойственной ей раньше усталости. Усталость эта была странного свойства — порой даже приятной, но чаще довольно мучительной. Она относила её за счёт полной смены ритма всей её жизни, эмоциональной и физической, за счёт того высокого градуса напряжения, под которым она жила всё последнее время.
Однажды днём на пляже, когда она, искупавшись, нежилась на солнышке и набрасывала в блокноте свои отрывочные мысли и впечатления, у неё носом пошла кровь. (Впоследствии, когда её блокноты попадут мне в руки, я обнаружу засохшие следы этой крови.) Она перешла в тень, запрокинула голову и приложила к носу платок. Кровь остановилась. Перемена климата, солнце, море… ничего страшного, подумала она и решила не говорить об этом Арсению, который отправился в этот день на большую рыбалку.
Когда вечером следующего дня, после ужина, они гуляли по ночному пляжу, Ника вдруг остановилась, присела на песок, упёршись двумя руками о закачавшуюся под ней землю и, так и не удержавшись, упала затылком на подставленные Арсением руки, потеряв сознание.
Он страшно растерялся, наверное, первый раз в жизни не зная, что делать — так и застыл на корточках, с ладонями, наполненными тяжестью Никиной головы, боясь пошевелиться. Потом взял её на руки и отнёс в дом.
Он просидел над ней всю ночь, вглядываясь в её лицо и в какой-то момент понял, что её обморок перешёл в глубокий сон. Тогда, на короткий момент, заснул и сам.
На следующее утро он быстро организовал их переезд на континент, и оттуда они в тот же день вылетели в Лондон. В самолёте Ника дважды теряла сознание, и опять это сопровождалось носовым кровотечением.
В аэропорту Хитроу их уже ждала «скорая».
Всё это, как и последующие этапы Никиной болезни, я восстановила из обрывочных рассказов Арсения, во время наших бесконечных бдений в парке французского госпиталя, где впоследствии лежала Ника.
Когда, через три дня, были готовы результаты анализов, профессор, заведующий отделением, в которое поместили Нику, пригласил Арсения в свой кабинет.
— У меня для вас плохие новости, — сказал он ровным голосом, видимо привыкшим объявлять людям смертный приговор. — У неё лейкемия. В острой форме.
— Что это значит? — не понял Арсений, чьи познания в медицине были очень ограничены.
— Это значит рак крови.
— То есть как?! — не поверил своим ушам Арсений. — Такого не может быть! Ни с того, ни с сего. На ровном месте?