— Точно.
Несмотря на боль, от которой у него темнело в глазах, мысль умереть вот так, сброшенным с моста, показалась Кристиано почти прекрасной, мгновенным избавлением.
— Возьми его за ноги.
Его подняли за лодыжки. Чья-то рука железной хваткой обхватила кисть. Кристиано не сопротивлялся.
Его, расплющенного как таракан о бетонный откос канала, заметит на следующий день какая-нибудь дрянь, пока ждет автобуса. Отца только жалко.
"Он умрет с горя".
Но когда он почувствовал под собой готовую засосать его темную пропасть, услышал шум воды и гул ледяного ветра, то осознал, что его вот-вот сбросят вниз, и внутри неожиданно что-то сработало. Он вылупил глаза и начал вертеться как одержимый, вопя:
— Ублюдки! Подонки! Сволочи! Вы за это заплатите! Я убью вас. Я вас всех убью!
Но вырваться ему не удавалось. Они держали его как минимум втроем.
Кровь ударила ему в голову. Под ним шумел черный поток, отблескивавший серебром каждый раз, как проезжала машина.
— Ну что, засранец, не хочешь умирать?
— Да пошел ты!
— Ах, ты у нас крутой?
Его выпихнули еще дальше за парапет.
— Пошли вы, сволочи!
Ему залепили оплеуху, от которой из носа фонтаном брызнула кровь.
Голос Теккена:
— Послушай-ка меня хорошенько. Если в понедельник ты не выложишь мне тысячу евро, клянусь головой своей матери, я тебя прикончу! Не надейся улизнуть, я все равно до тебя доберусь. — И обращаясь к приятелям: — Оставьте его.
Его бросили на землю.
Весь мир превратился в круговорот огней и безликих силуэтов.
Так, брошенный под ограждением, Кристиано смотрел, как они трогают, разворачиваются и удаляются в сторону города.
Прошло пять минут, прежде чем он попробовал пошевельнуться, и в этот момент обнаружил, что описался.
Когда Кристиано Дзена добрался до дома, в окнах горел свет.
Надо же, чтоб такая невезуха.
Если отец увидит его в таком виде, в заляпанных грязью и пропитавшихся мочой штанах, куртка вся изодрана и выпачкана кровью...
"Ладно, по фигу".
Кристиано, прихрамывая, пересек двор, обогнул фургон и завернул за угол дома. На заднем дворе в гараж с наглухо опущенными алюминиевыми роль-ставнями спускался бетонный пандус. Он приподнял стоящий рядом цветочный горшок, под ним лежал ключ. Кристиано вставил ключ в замок, подавляя стон, поднатужился и поднял ворота ровно настолько, чтобы можно было попасть внутрь.
В гараже было холодно. Кристиано зажег свет, и из тьмы показались очертания помещения. Пахнуло сыростью и краской, банками с которой были уставлены длинные стеллажи. Гороховый и кислотно-желтый цвет стен делали гараж похожим на мертвецкую. Посередине стоял старый стол для настольного тенниса, на котором навалены кипы газет, шины и разный хлам, скопившийся здесь за много лет, как на свалке. К стене вертикально прислонено покрытое толстым слоем пыли и изъеденное жучками старое фортепьяно. Вопрос о его происхождении Рино всегда старался замять. Эта штуковина никак не вязалась с их жизнью. Отцу вообще медведь на ухо наступил. На миллионный по счету вопрос Кристиано удалось вытянуть ответ:
— Оно принадлежало твоей маме.
— И что она с ним делала?
— Она на нем играла. Хотела стать певицей.
— А хорошо она пела?
Отцу было нелегко признать это. "Красивый голос. Но в конечном счете ей нравилось не петь, а наряжаться как шлюха и торчать в музыкальных забегаловках, чтобы ее там клеили. Я пробовал продать его, но покупателя не нашлось"
Некоторое время Кристиано ходил в гараж и пытался освоить инструмент. Но у него со слухом было еще хуже, чем у отца.
Порывшись в сложенных штабелями коробках, Кристиано отыскал старую одежду. Сняв ветровку, он натянул изъеденный молью свитер и джинсы. Затем умылся в мойке и привел в порядок волосы. Хотел поглядеть, в каком состоянии его физиономия, но зеркала в гараже не было.
Кристиано запер гараж и направился в дом.
Проблемой была распухшая губа. Имелась еще и ободранная спина, руки в ссадинах, ушибленная нога, но это не так бросалось в глаза.
Вторая проблема, которая на самом деле была не проблема, а трагедия, — где взять тысячу евро. Ну, об этом лучше будет подумать потом, в спокойной обстановке, потому что он все равно не имел ни малейшего понятия, как ее решать.
Сейчас он должен был, моля Бога, что отец спит или залил глаза, войти в дом, неслышно, как кошка, подняться по лестнице и юркнуть в свою комнату.
Он сделал глубокий вдох. Еще раз поправил одежду, открыл дверь и тихонько прикрыл ее за собой.
В гостиной горела только лампа у телевизора. Все остальное растворено в полутьме.
Отец, как обычно, валялся в шезлонге. Кристиано был виден его бритый череп. На диване спиной к нему сидел Четыресыра. Спят? Он подождал, чтобы понять, разговаривают они или нет. Тишина.
Хорошо.
Он на цыпочках направился к лестнице. Затаив дыхание, поставил ногу на первую ступеньку, затем на вторую, но не заметил лежащих на ступенях молотка и клещей, и те с шумом грохнулись вниз.
Кристиано стиснул зубы, обернулся и в это же мгновение услышал с трудом ворочающего языком отца:
— Кто там? Это ты, Кристиано?
Ругнувшись про себя, Кристиано ответил, вовсю пытаясь изобразить спокойный тон:
— Да, я.
— Привет! — махнул рукой Четыресыра.
— Привет.
Отец медленно повернул голову — застывшая маска в синих бликах от телеэкрана.
— Ты дома, что ли, был?
Кристиано, застыв как статуя, впился в поручень:
— Да.
— Свет в твоей комнате вроде не горел.
— Я спал, — выдал он наудачу.
— А.
Пронесло. Набрался достаточно, чтобы не интересоваться тем, что делает сын. Кристиано поднялся еще на одну ступеньку.
— Там мортаделла еще оставалась. Сделаешь мне бутерброд? — попросил Рино.
— А сам не можешь сходить?
— Нет.
— Да ну, чего тебе стоит?
— Давай я схожу, — вызвался Четыресыра.
— Нет, ты сиди, где сидишь. Если отец просит сына принести мортаделлу, сын идет и приносит ему мортаделлу. Такой порядок. А то на кой тогда сыновья? — Отец повысил голос. Ara, либо он не в духе, либо у него болит голова.
Кристиано, фыркая, спустился обратно и пошел за мортаделлой. В пустом холодильнике одиноко лежал последний кусочек.
Кристиано положил колбасу на хлеб. Стараясь держаться в тени, подошел к отцу.
Но в то самое мгновение, когда Кристиано протягивал ему бутерброд, судьба опять ополчилась на него. По телевизору какой-то тип ответил на вопрос на двадцать тысяч евро, и на экране одновременно вспыхнули две тысячи миллионвольтных лампочек, залив комнату светом.
От вспышки Кристиано зажмурился, а когда снова открыл глаза, выражение отцовского лица переменилось.
— Что у тебя с губой?
— Ничего. А что такое? — Он прикрыл рот ладонью.
— А с руками?
— Я упал.
— Где?
Кристиано выдал первую пришедшую в опустелую голову нелепость:
— На лестнице. — И поспешил заверить: — Так, ерунда.
Отец недоверчиво:
— На лестнице? И так убился? Скатился, что ли, кубарем с самого верха?
— Да... В шнурках запутался...
— И как это ты умудрился? Похоже на фингал...
— Нет... Я просто упал...
— Хорош гнать.
Врать отцу было невозможно. У него был особый нюх на вранье. Он говорил, что брехня смердит и он чует эту вонь за сотню метров. Он всегда тебя вычислял. Как у него это получалось, Кристиано не знал, но подозревал, что все дело было в нижней челюсти, которая вечно дрожала, когда он пытался врать.
Странно, вообще-то в том, что касается вранья, Кристиано был настоящим асом. Самую несусветную туфту он выдавал с такой уверенностью, что никто и не думал сомневаться. Но с отцом не прокатывало, его было не провести, Кристиано всякий раз чувствовал на себе буравящий взгляд высматривающих правду черных глаз.
И потом, сейчас Кристиано был не в том состоянии, чтобы выдержать отцовский допрос.
Ноги дрожали, в желудке началась революция. Слабый голосок разума подсказывал ему, что единственный человек, который поможет выпутаться с этой тысячей евро, — его отец.