Фурлан увидел дом и показал на него:
— Тормози! Тормози! Приехали. Останавливай.
— О'кей, шеф. — Ристори включил поворотник и, резко крутанув руль, на полной скорости влетел во двор дома Дзены так, что карета скорой помощи, скрежеща шинами по гравию, остановилась в полуметре от кузова "дукато".
Микела в бешенстве поднялась с места:
— Урод! Клянусь, в следующий раз я тебе съезжу по носу, если повернешь без предупреждения таким манером.
— Напугала! Можно подумать, ты у нас Шанна, принцесса эльфов?
Фурлан подхватил чемоданчик и вышел из машины. На свежем воздухе ему сразу же полегчало. Он направился ко входу в дом. Дверь была настежь распахнута.
Ристори с носилками и Сперти с кислородным баллоном последовали за ним, пихая друг друга, как два подростка.
Доктор оказался в большой комнате. Стол завален пивными банками. Стулья из белой пластмассы.
"Какая гадость".
В полумраке он разглядел сидящую в шезлонге фигуру.
Фурлан подошел ближе и увидел высокого и худого, как цапля, мальчишку, смотревшего на них безо всякого выражения. На нем был оранжевый махровый халат до пят и бесформенные трусы. На бледном как мел лице — темные круги вокруг опухших, с полопавшимися сосудами глаз. При виде бригады скорой помощи он лишь приоткрыл рот.
"Или накачался наркотиками, или в шоке".
— Это ты набрал 118? — спросил у мальчика Ристори.
Тот кивнул головой и показал на лестницу.
— Ты странно выглядишь. С тобой все в порядке? — спросила его Сперти.
— Да, — выдал мальчик как заторможенный.
Фурлан огляделся.
— Где он?
— Наверху, — ответил мальчик.
Фурлан взбежал по лестнице на верхний этаж и в ближней комнате обнаружил на матрасе наголо бритого и покрытого татуировками мужчину. Он был облачен в синюю в голубую полоску пижаму.
Открывая чемоданчик, Фурлан окинул взглядом комнату. Кучи наваленного белья. Ботинки. Коробки. Полотнище со свастикой во всю стену.
Он постарался сразу не заводиться. Это был не первый и наверняка не последний долбаный скинхед, которому приходилось оказывать медицинскую помощь. "Как же я ненавижу этих ублюдков..."
Он наклонился и взял мужчину за руку:
— Синьор?! Синьор?! Синьор, вы меня слышите?!
Тишина.
Фурлан надел стетоскоп. Сердце билось. Ровно. Тогда он достал из кармана карандаш и кольнул ему стержнем предплечье.
Никакой реакции.
Фурлан обернулся к мальчику, который, опершись о косяк двери, смотрел на него пустыми глазами.
— Кто он тебе? Отец?
Паренек кивнул головой.
— Давно он так?
Тот пожал плечами.
— Не знаю. Я проснулся и нашел его в таком виде.
— Что он делал вчера вечером?
— Ничего. Спать пошел.
— Он выпил? Тут внизу полно пивных банок.
— Нет.
— Он употребляет наркотики?
— Нет.
— Пожалуйста, скажи мне правду. Он употребляет наркотики?
— Нет.
— А лекарства принимал?
— Нет, не думаю.
— Он страдает какими-нибудь болезнями?
— Нет... — Кристиано поколебался, потом добавил: — Головными болями.
— Таблетки какие-нибудь пьет?
— Нет.
Фурлан не мог понять, врет ли мальчишка.
"Это не твоя проблема", — сказал он себе, как всегда в таких случаях.
Врач обратился к Ристори, кивнув на мальчика:
— Выведи его, пожалуйста.
Для начала он расстегнул куртку. Потом приподнял мужчине веки и высветил фонариком зрачки. Один расширен, другой сужен.
Девять из десяти: классическое кровоизлияние в мозг.
Несчастному нацисту, можно сказать, повезло: в больнице "Сакро Куоре" [47] в Сан-Рокко не далее как год назад открылось отделение интенсивной терапии, так что у него даже был шанс спастись.
— Сажаем на трубу, кантуем и отгружаем, — распорядился врач.
Сперти живо засунула в горло мужчине трубку, а сам Фурлан тем временем проткнул вену в предплечье.
Потом они переложили его на носилки.
И увезли с собой.
Впоследствии Кристиано Дзена вспоминал момент, когда отца уносили на носилках, как переломный во всей его жизни.
Не тогда, когда он крутил педали под дождем, уверенный, что выезда на Сан-Рокко больше не встретится, не тогда, когда он обнаружил в грязи мертвое тело отца, не тогда, когда он увидел труп Фабианы Понтичелли.
Мир переменился и его существование стало важным, достойным, чтобы о нем говорить, в ту самую минуту, когда он увидел, как бритая голова отца скрывается в карете скорой помощи.
ПОСЛЕ
Тебя записали в большую игру.
Понедельник
В первые утренние часы гроза, всю ночь бушевавшая над равниной, сместилась к морю, в последнем приступе ярости потопила пару рыболовецких судов, после чего, окончательно выдохшись, затихла где-то на Балканах.
В восьмичасовом выпуске новостей о грозе и подъеме воды в Форджезе едва обмолвились, поскольку этой же ночью на окраине Турина был похищен известный телеведущий.
Тусклое солнце осветило серую влажную землю, и жители равнины, как крабы после отлива, повысовывались из своих нор и принялись подсчитывать убытки.
Поваленные деревья и рекламные щиты. Несколько оставшихся без крыш старых лачуг. Оползни. Затопленные дороги.
Завсегдатаи кафе "Rouge et Noir" сгрудились у мраморной стойки бара, устремив взгляды на стеклянный шкафчик, в котором держались знаменитые фаготтини [48] с начинкой из белого шоколада. Фаготтини были на месте. А раз есть фаготтини, значит, жизнь продолжается. Первую страницу местной газеты занимала снятая с вертолета фотография залитых водой полей. Форджезе прорвала дамбу за несколько километров до Мурелле и вышла из берегов, залив окрестные склады и лачуги. В одном винодельческом хозяйстве чуть не утонули батраки-албанцы, ночевавшие в погребе. Молодой человек спас на лодке целую семью.
К счастью, обошлось без жертв, за исключением некоего Данило Апреа сорока пяти лет, который, в состоянии опьянения либо из-за внезапного недомогания потерял управление автомобилем и на полной скорости врезался в стену на виа Энрико Ферми в Варрано, скончавшись на месте.
Профессор Бролли сидел ссутулившись за столиком бара больницы "Сакро Куоре" и молча пил свой капучино, взирая на бледное солнце, таявшее посреди серого неба, словно кусок сливочного масла.
Бролли был наделен коротким туловищем, непропорционально длинными шеей и конечностями, с которыми, казалось, он толком не знал, что делать.
Благодаря странному телосложению он заслужил множество разнообразных прозвищ: фламинго, хлебная палочка, тяни-толкай, стервятник (безусловно, самое меткое из-за торчащих у него на голове редких волосин и потому, что он часто оперировал полутрупы). Но единственное прозвище, которое он любил, было Карла. По имени великой Карлы Фраччи [49]. Так его называли за почти балетную грацию и точность, с которыми он манипулировал скальпелем.
Энрико Бролли родился в Сиракузах в 1950 году и теперь, в свои пятьдесят шесть, заведовал отделением нейрохирургии в больнице "Сакро Куоре".
Завотделением устал. Четыре часа кряду он ковырялся в черепе бедняги, которого привезли с кровоизлиянием в мозг. Они буквально вытащили его с того света. Еще полчаса — и прости-прощай.
Допивая капучино, он подумал о жене, Марилене, которая, наверное, уже ждет его у ворот больницы.
Остаток дня у профессора был свободен, и они договорились съездить вместе за новым холодильником для домика в горах.
Бролли был вымотан, но мысль о том, чтобы прогуляться с женой по торговому центру, а потом устроить пикничок на природе, взяв с собой их собак, грела душу.
У них с Мариленой были одинаковые скромные радости. Погулять с их лабрадорами Тото и Камиллой, вздремнуть после обеда, рано поужинать и устроиться на диване смотреть фильмы на DVD. С годами шероховатости характера Энрико сгладились, и теперь они с Мариленой были как две идеально подогнанные друг к другу шестеренки.