На ней был строгий черный костюм и серая водолазка. Волосы собраны на затылке. Длинная шея. Она была великолепна. Время от времени она смахивала рукой челку со лба.
"Какого хрена я дал этот обет?"
И потом, кто сказал, что африканец был мертв? Он лежал на земле, но мог просто лишиться чувств. Беппе ему даже сердце не послушал. Какой болван! Это чувство вины двигало им. В панике он решил, что тот отдал концы. Хоть один врач констатировал его смерть?
"Негр был в полном порядке. Еще и носки мне всучил.
И потом, чудес не бывает. Это все выдумки для укрепления веры. Господь — не купец; у которого можно выторговать милость в обмен на обещание.
Да как мне в голову могло прийти, что стоит помолиться, и Бог воскресит мертвеца? Тогда бы вообще никто не умирал!"
Не было никакого чуда. А если не было чуда, то и обета тоже. Если он ошибается и за свое счастье ему придется платить, что ж, он готов заплатить.
"Я люблю Иду Ло Вино и ни за что на свете не хочу ее потерять"
Он почувствовал, как по телу разливается тепло, руки и ноги обмякают. Он словно рождался заново. Кто-то снял с его груди тяжкий груз, не дававший дышать.
Беппе наполнил воздухом легкие, выдохнул и провел пальцами по волосам.
Разгладив руками пиджак и поправив узел на галстуке, он решительным шагом двинулся сквозь толпу и стал пробираться в ряд, где сидела Ида.
До него донесся манящий аромат ее духов. Он взял ее под локоть:
— Ида?
Женщина обернулась и увидела его. В ошеломлении она прошептала:
— Беппе! Где ты пропадал?
— Сводил счеты с Богом, — ответил он, потом сделал знак подождать и (обернулся к Марио Ло Вино, приветливо улыбающемуся в его сторону: — После службы мне надо с тобой поговорить. — Беппе сел и сжал в ладонях руку Иды.
Кристиано пришлось обниматься со всеми одноклассниками. Некоторые его даже целовали. Даже Колицци, этот жалкий ботаник, который всегда его ненавидел. Единственная, кто не удостоил его взглядом, была подруга Фабианы, Эсмеральда Гуэрра.
В первый момент он ее даже не узнал, такую элегантную, с заплетенными в длинную черную косу волосами. Даже пирсинг сняла. Красива она была невероятно и выглядела повзрослевшей. В руке у нее был листок, который она беспрерывно перечитывала. Ее окружала свита фрейлин, всячески ее утешавших.
Кристиано сел рядом с Пьетролином, которого как-то поколотил в торговом центре картонной фигурой Бреда Питта.
Пьетролин пихнул его в бок:
— Гуэрра будет читать стихи, которые написала для Фабианы. А завтра в три тридцать ее будет показывать "Жизнь в прямом эфире".
В другом крыле церкви рядом с исповедальней стоял Теккен со всеми своими дружками. Дукато, Мушмула, Меммо и еще трое или четверо, которых Кристиано не знал по именам. Он был загипсован с головы до ног.
"Поделом тебе досталось. Я тебя что надо отделал. Ты этого заслуживаешь. Учитывая, что ты сотворил с Четыресыра..."
Внезапно по церкви пробежала волна шепота.
Кристиано обернулся.
Вошли отец, мать и братишка Фабианы. Толпа расступилась, чтобы пропустить их. Крепко взявшись за руки, они робко двигались вперед посреди людского моря. Кто-то поднимал над головой сотовый, чтобы сфотографировать их и заснять на видео. В полумраке церкви дисплеи телефонов светились как погребальные свечи.
Семью Понтичелли усадили в первый ряд рядом с мэром, кучей других важных персон и полицейскими в форме. Операторы крупным планом навели телекамеры на мать, взявшую сынишку на руки.
— После отпевания будет процессия до кладбища. Я так и не понял, надо нам идти или нет.
Кристиано посмотрел на Пьетролина, не зная, что сказать. Он избегал смотреть в сторону алтаря с первой минуты, как вошел в церковь, но теперь не удержался.
На красном ковре стоял белый гроб. Он утопал в ирисах, тюльпанах, маргаритках. Вокруг — десятки венков и целая стайка белых плюшевых крольчат.
Нескончаемым потоком люди двигались к алтарю, чтобы положить цветы или просто коснуться гроба.
"Внутри лежит Фабиана, и я последний, кто прикасался к ней".
У него перед глазами всплыло мгновение, когда, сбрасывая в реку завернутый в пленку труп, он нечаянно коснулся пальца на ее ноге.
Человек-падаль открыл дверь отделения реанимации.
Сердце гулко билось в груди, но ритм был ровный.
У комнаты, где лежал Рино, царило оживление, туда-сюда сновали врачи и медсестры.
Завывал сигнал тревоги.
Он подошел, кусая ладонь.
Закрывая ему обзор, вокруг кровати толпились и что-то обсуждали доктора.
На него никто не обращал внимания.
Тогда он собрался с духом и подошел поближе. Под свитером он чувствовал давящий на ноющие ребра пистолет.
За спинами медиков он увидел укрытое простыней тело Рино. Его шею, подбородок, щеки, опущенные веки... Испещренную наколками руку, из которой торчали прозрачные трубки. Рука поднималась над кроватью. Указательный палец показывал в его сторону. Голубые глаза глядели прямо на него.
Рино открыл рот и сказал:
— Это был ты!
Зазвучала музыка, и церковь затихла. Слышен был только детский плач.
В глубине, рядом с алтарем, четыре девочки в черных юбках и белых блузках выводили на скрипках печальную мелодию. Кристиано уже слышал ее в каком-то фильме про войну.
Эсмеральда взглянула на Карраччо, преподавательницу математики, та кивнула ей, что пора выходить, и школьники повставали со скамей, пропуская ее и подбадривающе похлопывая по плечу.
В церкви стояла такая тишина, что стук черных каблуков отдавался гулким эхом под железобетонными арками.
Эсмеральда с достоинством поднялась по трем ступеням, прошла рядом с гробом и встала за пюпитром. Потом она наклонилась к микрофону и, несколько раз сделав глубокий вдох, с третьей попытки заговорила тающим голоском:
— Я прочитаю стихотворение. Я написала его для тебя, Фабиана. — Она провела рукой по глазам. — Улыбчивая Фабиана. Добрая Фабиана. Фабиана, освещавшая своим светом самые мрачные дни... Фабиана, смешившая нас. Теперь ты... — Эсмеральда опустила голову и беззвучно зарыдала, вздрагивая плечами. Она попыталась продолжить: — Теперь ты... Теперь ты... — но не могла. Наконец она пролепетала сквозь всхлипы: — Нам будет одиноко без тебя, мотылечек. — Она отошла от пюпитра и, закрыв ладонями лицо, бросилась на свое место.
Алессио Понтичелли посмотрел на жену и крепко сжал ее руку. Переведя дух, он поднялся к микрофону.
Кристиано несколько раз видел его у школы. Красивый дядька, спортивного вида, с непременным бронзовым загаром. Но сейчас он казался больным, словно из него высосали все силы, — бледный, растрепанный, с лихорадочно горящими глазами. Он вытащил из кармана пиджака сложенный листок, развернул, посмотрел в него, но потом засунул обратно в карман и тихо заговорил:
— Я написал о Фабиане, о моей дочери, о том, каким чудесным созданием она была, написал про ее мечты, но я не могу, простите меня... — Он шмыгнул носом, смахнул с глаз слезы и заговорил уже более решительно: — Говорят, Бог умеет прощать. Говорят, что Бог в своей безграничной доброте создал людей по своему образу и подобию. Только одного я не понимаю: как мог Он создать чудовище, которое убило мою малышку? Как мог Он при всем этом присутствовать? Как мог Он смотреть, как бедную девочку сбивают с мотороллера, бьют, насилуют, а потом лишают жизни, раскроив камнем голову? Видя все это, Бог должен был возопить с небес так громко, чтобы мы все оглохли, должен был устроить светопреставление, должен был... Но Он ничего не сделал. Дни идут, и ничего не происходит. Солнце всходит и заходит, а гнусный убийца расхаживает среди нас. И меня просят говорить о прощении? Я не нахожу в себе сил. Он лишил меня лучшего, что у меня было... — Он опустился локтями на пюпитр, закрыл лицо ладонями и разрыдался. — Я хочу увидеть его мертвым...