Сон был хороший: снова привиделась мама. "Вепрюшка, родненочек мой, – говорила она. – Не замерз ли? Не страшно в лесу без батяньки?" "Не печалься, мать, – раздался вдруг батянин голос, – и ребенка не пугай." Веприку стал виден батя – словно он сидит в другой темной комнате, по соседству с маминой. "Да как же мне не печалиться? – спросила маманя. – Дитенка с собой в город потащил и одного оставил! А дитенок по лесу теперь голодный и холодный шныряет! И грека, бедного, за собой водит. У вас, у Лешаков, голова на плечах у кого-нибудь есть или нету?" Во все продолжение мамкиной речи Тетеря исподтишка подмигивал сыну и пожимал плечами. Да и маманька ругалась как-то не всерьез. "Вы что скоморошничаете-то?! – возмутился наконец Веприк. – У вас дома дети сиротки, а вы веселитесь!" – "Да ведь недолго уже осталось, потерпим," – сказала маманя. "А кто ж вас освободит-то?" – "Ты, Вепрюшка. Больше некому." – "Или ты или Илья Муромец," – уточнил отец.
Проснулся мальчик довольный: сон ему понравился, хотя Веприк и не понял, что он означал. Ему ли самому спасать маманьку с батей? Или надо идти в Чернигов, просить Илью Муромца? Или родители просто шутили с ним?
В последующие дни путники шли на север, питаясь хлебом, грибами, ягодами, орехами, ночуя то у костра то в дупле или в развилке сучьев. В прихваченном ночными морозцами лесу появилось новое лакомство – рябина.
– Кислая! – ворчал Фукидид. – От нее зубы болят.
Бесполезно было объяснять греку, что клал бы он рябины в рот поменьше – и зубы не болели бы. Фукидид брюзжал об ужасных русских людях, о лесных чудовищах: белках и всяких других, о снежных сугробах и ледяных заносах, которые ему приходится преодолевать – хотя снег еще и не выпал ни разу, а лед на лужицах и в лосиных копытцах был такой толщины, что утром таял от одного только солнечного лучика… Чтобы спутник болтал поменьше, мальчик учил его русским песням;
Ой вы, гуси-лебеди,
Где ж вы летали, милые,
Где ж вы, гуси, летали,
Кого вы, гуси, видали?
Не летали вы к моей матушке?
Не видали вы мою милую?…
Песни были и грустные и веселые, идти под них было радостно. Одно было плохо: прошли уже две недели, а никакой реки в помине не было.
Глава 10. Волк
Потом случилось несчастье. Шли по лесу, пели песни. Веприк беспокоился, что идут неизвестно куда, но виду не показывал. Давно надо было дойти до знакомой речки, потом пройти день-два вдоль нее против течения, а там уже – человеческое жилье и брод рядом, а дальше – две деревни и родная Березовка. А речка как сквозь землю провалилась. Фукидид спел про лебедей и придумал дальше:
Ой вы, орлы-соколы,
Где ж вы летали, милые,
Не видали вы мою женушку?
Мою женушку, Ифигениюшку ?..
Веприку стало казаться, что кто-то смотрит на них пристальным взглядом. Люди были далеко, а зверей они не очень боялись: лучшей защитой был Фукидид с болтовней и песнями. Звери шума не любят – поэтому лесные обитатели держались от них подальше. Маленький охотник с недоумением начал озираться, а потом и вовсе остановился, подав знак приятелю, как всегда делал отец. Греку его знак был абсолютно неинтересен, он продолжал шагать дальше и распевать во весь голос. И тут кусты сбоку дрогнули и им наперерез, уже не прячась, вышел крупный волк.
Веприк замер в ужасе, а Фукидид, обернувшись, крикнул "Ну, чего ты там, мальчик!.. Ой, кто это? Кыш!" Кроме белок грек в лесу никого не боялся. Волк низко нагнул голову и оскалил клыки. На боку у него чернела запекшаяся кровь: этого зверя, наверно, выгнали из стаи и теперь он, больной, охотился в одиночку. Ему было некогда разбирать, тихо или не тихо ведет себя добыча. Добыча была ему по силам и ее надо было скорее есть.
Веприк был ниже спутника, поэтому волк, не помедлив и секунды, молча бросился на него. "Кыш!" – смело завопил Фукидид. Зверь был тяжелее мальчика и мог очень легко подмять его под себя и перекусить горло. Можно было бы попробовать бросить в него камнем, а вдруг попадешь в глаз, но Веприк не успел подумать об этом. Он сделал единственное, что показалось ему возможным: падая под тяжестью противника, сунул руку прямо волку в пасть, как объяснял ему батяня. Без руки жить можно, а без горла – нет. Волк сжал челюсти и маленький охотник закричал от боли. Не помня себя, он продолжал одну руку толкать все дальше зверю в глотку, а другой вцепился ему в ухо. Был бы волк поменьше, он мог бы давно откусить мальчику ладонь, Веприку повезло, что она прошла сразу целиком в волчью пасть, а зубы попадали теперь на складки свеновой меховой рубашки и на драгоценные арабские монеты, густо нашитые на рукаве. Стоило волку чуть приоткрыть рот, как Веприк толкнул руку еще дальше, прямо ему в горло. Зверь стал задыхаться, но рот у него уже не закрывался. Он начал отбиваться от маленького человека, но тот не сдавался и никак не хотел отстать. Волк хрипел, метался и наконец, рванувшись, в ужасе отбросил от себя свою неполучившуюся легкую добычу и, не разбирая дороги, бросился бежать.