У Генри нет детей. Господи, конечно же нет. Какой из него отец? И жены никогда не было. Но, кажется, не голубой. Бывали дамы, которых выгуливали, приглашали на обед или в театр, но ни одной из них не удалось зацепиться. Генри — одинокий волк. У него была сестра, умерла несколько лет назад. Кажется, он привязан к ее дочери Мэрион. Она занимается бизнесом, иногда навещает старика.
Примерно раз в год Генри спрашивает о Джеймсе и Люси. Но никогда не проявляет ни малейшего интереса к Джерри — он как бы вне его поля зрения.
— А, ваш муж… — пресекающим дальнейший разговор тоном бросил он однажды, когда Роуз упомянула о Джерри, мол, заболел пневмонией, требуется уход.
Джерри тоже не проявляет ни малейшего интереса к Генри. Джерри интересуют местная администрация, плотницкое дело, духовная музыка и рыбная ловля. С Джерри все прекрасно. Он очень ненавязчив. А кому нужен муж, который вечно ворчит?
Роуз поднялась по ступенькам, достала ключи, открыла красивую черную дверь, вошла. Зайдя в свой закуток, сняла и повесила пальто, достала деньги из сумочки и лишь тогда постучалась в кабинет Генри.
— Заходите, заходите. — (Да, так и есть, раздражен.) — Вот наконец и вы. Тут бумажки из страховой компании, я в них ничего не понимаю и не хочу понимать. Разберитесь с этим, будьте добры. Еще бумажки. Их мы можем просмотреть вместе. Какой-то тип, которого я едва помню, просит меня выступить третейским судьей. Довольно нервный… Да, принесли билеты на поезд в Манчестер. Почему мы едем так рано? В девять тридцать надо быть на вокзале Юстон! Боже правый!
— Перед вашей лекцией запланирован ланч. Они хотят, чтобы вы приехали к двенадцати тридцати.
— Очень необдуманно с их стороны. Ах да, вам тут звонили! Из больницы. Перезвоните им — вот номер. Кажется, насчет вашей матери. Она нездорова, да? И еще, Роуз, умоляю, чашку кофе!
Она думала о грабителе. О напавшем на нее грабителе. Об этом безликом человеке, с которым она невольно вступила в мимолетные, но довольно тесные отношения. О нем. Или, может быть, о ней. Сейчас и женщины способны на такое; век равных возможностей. О человеке, который только что был тут и вот исчез. С моей сумкой. С моей пачкой салфеток «Клинекс» и таблетками «Ренни», расческой, автобусной и железнодорожной карточками, тремя двадцатифунтовыми бумажками, мелочью, кредитной картой «Барклайс-банка». И с ключами.
Ключи.
О, Роуз позаботится об этом. Она сказала, что сменит замок. И карту заблокирует. А с двадцатками и мелочью придется проститься.
Что он (она) купит на три купюры по двадцать фунтов, которые я ему (ей) так легко отдала?
Раскраски в магазине Уотерстоуна? Билет в «Ковент-Гарден»? Боюсь, только на галерку. Подписку на вестник общества «Друзья Королевской академии»?
Говорят, они покупают наркотики. Шестьдесят фунтов. Дневная доза той дряни, которую он или она употребляет.
Нет, все же приятнее думать, что у моего грабителя возвышенная душа. Так мне легче пережить мысль о нашем пусть кратковременном, но близком контакте. Может быть, сегодня дают «Свадьбу Фигаро» — это его подбодрит. Его или ее. Академия сейчас, кажется, издает немецких экспрессионистов. Ммм. Ну что там еще. Последний роман Филиппа Рота очень хорош. И эта книжка о Шекспире, которая недавно вышла.
Бедро. Очень болит. Несмотря на болеутоляющие. Не утоляют боль. Только одурманивают мозг. Как будто галлюцинируешь. Сволочь ты, грабитель! Почему бы вежливо не попросить. Иди, накачайся своим героином или чем ты там ширяешься. Не будет тебе никакого Фигаро.
Роуз пришлось позвонить Генри из больницы и сказать, что она не сможет вернуться на работу в тот же день. Надо отдать ему должное, он не забыл спросить, как ее мать, когда она пришла на следующее утро.
— Надеюсь, за ней хорошо ухаживают? В нашем возрасте ломать кости — это не шутка. Итак, Роуз, мы закопались в бумагах. Почта за два дня не разобрана.
Она объяснила ему, что, вероятно, не сможет сопровождать его в Манчестер. Все будет зависеть от того, когда мать выпишут из больницы, а это еще не решено.
— Мне нужно будет перевезти ее домой и устроить. Она некоторое время поживет у нас.
Испуг. Оцепенение.
— О господи! Знаете, давайте подумаем об этом потом, ближе к делу… Может быть, Мэрион в крайнем случае…
Комната для гостей в доме Роуз.
— На пару месяцев, мама. Пока ты не сможешь оставить костыли.
— Я бы вполне справилась…
— Нет. Кроме того, доктор настаивает. Так что решено.
Итак, именно то, чего больше всего боишься. Быть обузой и все такое. То, чего каждый надеется избежать. Все под откос. Спасибо тебе еще раз, грабитель.
Прости, Роуз. И ты, Джерри, прости. Благослови вас Господь. Надеюсь, мое присутствие не испортит ваши хорошие отношения. Классическая ситуация: старая больная мать приехала.
Старость вообще не для нытиков. А уж ломать бедро — точно не для нытиков. Мы теперь передвигаемся на костылях. По палате. Туда-сюда. Ох! Сеансы физиотерапии и гимнастики с восхитительным доктором-новозеландцем шести футов ростом. Вот именно — ох!
Конечно, еще до бедра ныло колено, и спина болела, но это было так, возрастные изменения, а не злостное вмешательство извне. Колено. Спина. Катаракта. И эта грызущая боль в левом плече, и варикозные вены, и флебит, и необходимость по крайней мере однажды за ночь встать в туалет, и приступы раздражения на людей, которые оставляют неразборчивые сообщения на автоответчике. Было время, и оно давно прошло, когда боль поражала внезапно: зуб заболел, в ухе стреляет, мышцу потянула — и сколько тогда шуму было из-за этого, как этого пугались. Теперь уже многие годы боль — постоянный спутник. Она лежит, уютно свернувшись клубком, с тобой в постели, не отстает от тебя весь день, может быть, лишь ненадолго отступая иногда, чтобы потом снова напомнить о себе: вот она я, я тут, помнишь меня? Да, старость. Закат жизни — как деликатно сказано! Боль в ноге — это не закат, это зарево новой жизни, больше похожей на то, о чем никто из нас пока ничего не знает. Мы все отводим глаза, а потом — бац! — и уже старые, и никак в толк не возьмем, как же это с нами случилось-то, и не есть ли это первый круг ада, не появятся ли сейчас бодрые черти с вилами и не начнут ли колоть нас, подталкивая к сковородкам.
Правда, параллельно идет жизнь — настоящая, хорошая жизнь, со всеми ее радостями. Сортовые тюльпаны проклюнулись, синицы прилетают на кормушку за окном, новая книга ждет вечером, Роуз позвонит, по телевизору показывают новую программу Дэвида Аттенборо о живой природе, соседка Дженнифер недавно родила. Дети всегда поднимают настроение. Роуз когда-то поднимала. Жаль, что больше детей не получилось, хотя и пробовали. Но, слава богу, у нее есть ребенок, и она родила его вовремя.
Шарлотта вспоминает собственную молодость несколько отстраненно. Да, эти более молодые ипостаси тоже она, но это другие воплощения, фантомы, занимающиеся давно забытыми делами. Она не тоскует по ним, боже упаси. Иногда, правда, завидует: подвижная, энергичная, довольно способная. Хороший учитель. А что же, сама себя не похвалишь… Да. Для средней школы — безусловно.
Можно пойти еще дальше, вернуться к совсем молодой Шарлотте. Посмотрите-ка на нее: гуляет с молодыми людьми, выходит замуж, катает коляску.
А вот что мы имеем сегодня: отделение Си. Бледная старая Шарлотта прилежно учится ходить. Отделение Си — это сломанные ноги, лодыжки, предплечья. Пожилые могут запнуться о ступеньку, споткнуться о край тротуара, беспечные молодые падают с велосипедов. Их всех собирают здесь и лечат. Широкий ассортимент неудачников. Морин, дама средних лет, попросила у соседки приставную лестницу, чтобы повесить новые занавески, последствия катастрофические. Юная Карен пыталась обойти на мотороллере поворачивающий автобус. Старая Пэт бросила вызов обледенелому асфальту и потерпела поражение. В отделении Си очень устаешь — беспокойно, шумно. Спать невозможно. С другой стороны, вся эта суета — некоторое развлечение. К тому же не так носишься со своей бедой, когда окружен другими несчастными. Терпишь, а заодно и наблюдаешь. Уже глаз не отвести от этого представления.