Инцест — это дело семейное, епта.
Ребятки-то были из нашего городского детдома. Гиблое место, квинтэссенция большей части мрачных слухов о том, что может твориться в подобных заведениях. И в большинстве своем оттуда выходят психически сломленные или искалеченные личности. Вроде меня. Шутка. Или нет.
Я не знал их имен.
И не знал истории их жизни, но видя мутными зрачками Костяна интерьер квартиры мог поиграть в Шерлока Холмса. Легкие наркотики, заточенные именно на временное изменение психических принципов работы восприятия мира, неплохо так способствуют развитию раковой опухоли больной фантазии, засасывающей с головой в свое распухшее цветастое нутро.
Хилый, нескладный мальчик и такая же девчушка, немногим старше. Озлобленные на весь окружающий мир волчата, которым уже успели пообламывать только проклюнувшиеся клыки.
У него была она.
У нее был он.
Наверное, это романтично, пусть и с извращенной точки зрения. Если честно, я плохо понимал, что в принципе подразумевает под собой понятие "романтика". Они выжили в аду и не превратились в пустые остовы себя прежних. Не сломались, а лишь слегка треснули и в эти мелкие сколы просочилась порча разврата, пустившая корни на возвышенной привязанности. Они растворялись в объятиях друг друга, силясь хотя бы на жалкие крохи мгновений абстрагироваться от мрачного, жестокого и несправедливого человеческого социума, захлебывающегося гноем собственной неполноценности и сукровицей зарождающейся антиутопии.
У безымянной мадамы в области брюшной полости тускло пульсировала точка еще не рожденного живого существа. Не верьте ублюдкам, выступающим против абортов. В этом сгустке хаотической репликации хромосом не было души, лишь набор питательных веществ, которые загружал в него материнский организм, и сверхновая звезда энергии Жизни еще не оформившейся в полностью функциональный биоробот, бредущий из ничто в никуда. Третья-четвертая неделя беременности, даже живот не увеличился.
У Костяна сорвало чердак. Наглухо.
Чем могущественнее становится низшая нежить тем более она падка на подобные вкусовые извращения. Вампиры смакуют редкие группы крови. Личи наслаждаются соками вырванных из тел душ. А вот старым добрым трупоедам приходится окунаться во все тяжкие куцей ритуалистики, завязанной на голод и вмонтированной в подкорку их иссыхающих мозгов.
Вурдалак не вырвал ей конечности вместе с суставами, чтобы она не убежала. Он же не долбоеб. Нет, конечно, долбоеб, но не настолько, чтобы позволить настолько лакомому кусочку так быстро свалить от его гастрономических наклонностей, истеча кровью. Не рожденное, невинное дитя кровосмешения. Подобное идет далеко не по настолько выгодному курсу, как пиздюк на третьем, но…
Кто я такой, чтобы мешать кому-то нормально пожрать?
Девушка брыкается, извивается под тушей немертвого, захлебываясь ужасом, колотя кулачками по угловатой костяной броне и истекая мочой. Когти почти нежно входят в ее бока, чуть ниже ложных ребер. Стройное подтянутое тело, облаченное лишь в фривольный топик и домашние лосины, выгибается от боли. Серебристая бусинка пирсинга в пупке тускло подмигивает в желтоватом свете ламп. Темные струйки крови измазывают бархатистую загорелую кожу, стекают на бежевую плитку пола.
Пацанрок колотится в заваренную дверь. Что-то бессвязно орет.
Интересно, через сколько сюда подвалят доблестные стражи правопорядка?
Спустя столько мертвецов, павших от лап моего вечноголодного дитя, я способен контролировать несколько десятков подобных ему существ. И согласитесь, это впечатляющая сила. Даже десять вурдалаков или упырей в техногенном будущем, когда уже изобретен огнестрел, но нет лазерной пушки и постоянных колоний на других планетах, это довольно неплохо.
Знаете почему общественность боится террористов из разряда тех, что с восхвалением своих богов подрывают все и вся вокруг? Ну, помимо того, что в большинстве своем огласка их существования в средствах массовой информации тесно завязана на куче трупов и обгорелых остовов зданий?
Цивилизованные люди боятся их.
Боятся не только умереть от их рук, а боятся именно осознания того факта, что кто-то другой может добровольно помереть. И не в окружении обдолбанных афродизиаком шлюх, загнувшись от передоза виагры на второй неделе лютейшего секс-марафона, а растворившись на простейшие химические соединения в неукротимом пламени взрыва.
Львиная доля людей из стран первого и второго мира отвыкла от насилия, не домашнего, ручного, когда ты выбиваешь жене и детям зубы, или когда копы ломают резиновыми дубинками ребра. От настоящего, первобытного насилия. Жестокость ради жестокости. Кровь ради крови.
Они видят его по телевизору, читают о нем книги, играют в игры и видят по новостным каналам. Они представляют его как нечто абстрактное, огороженное лживо-надежной скорлупой привычного быта.
Какое чувство у вас вызывает тот занимательный факт, что в пределах африканского континента с ржавыми, давно списанными со складов развалившегося СССР, автоматами Калашникова по раскаленным пескам бегают мальчики и девочки, возрастом от пяти до пятнадцати лет. И у каждого из них за плечами собственное кладбище. Они не знают цену жизни, ибо родившись в дерьме, ты скорее всего и подохнешь в этом дерьме, так и не глотнув воздуха свободы и справедливости. И они будут убивать дальше. Снова и снова. Раз за разом, покуда уже кто-то другой не нажмет неправильно сросшимся пальцем на спусковой крючок. Затвор выплевывает пустую гильзу. Пуля срывается со своего ложа и ввинчивается в его череп, с корнем вырывая жизнь из тела.
Когда это кто-то рассказывает или показывает, максимум что проскользнет по вашим извилинам — это смешанное чувство осознания тщетности бытия и того, что вы не сказать, что прям уж так хуево живете. Но в большинстве своем… похуй.
Совсем другое дело, когда ЭТО появляется в непосредственной близости от твоей жизни.
Смоделируем гипотетическую ситуацию.
Нью-Йорк.
Москва.
Берлин.
Париж.
Лондон.
Плевать какой город.
И в нем возникает идеально скоординированная группа личностей, которые не боятся смерти. Они могут выцарапать человека из бронежилета и выблевать плохо переваренные остатки его селезенки в пробитую каску. Они могут идти на пулеметы, без страха, без сомнения. И если на них смотрят глаза мелкашки, а не крупнокалиберных огнестрельных аргументов, то им будет как-то поебать на очереди в упор. Разрядить весь рожок в брюхо, и если вурдалак довольно вкачан, то без перекрутки позвоночного столба в костяную пыль, он продолжит убивать. А если его поднял профессиональный некромант, то прямое попадание осколочно-фугасного снаряда лишь умножит количество проблем, разделив одно жаждущее плоти тело на сотни ошметков, истекающих самой тьмой, забивающейся под противогазы и защитные костюмы, разъедая мясо до самых костей.
Внимание, вопрос. Сколько они успеют положить народа?
Он не видит, как за его спиной из полумрака разбитых лампочек, жалко болтающихся под потолком на перекрученных проводах, выползает густая тень. Она шире и выше его. Мощнее, толще. Опаснее.
Два едко-красных окурка зрачков вспыхивают неутолимым голодом, когда когтистые клешни сжимаются на его глотке. Они сдавливают ее с силой гидравлического пресса, сминая кадык, гортань и скрипя шейными позвонками. Обмякшее тело мешком валится на грязный, заплеванный пол.
Он был еще жив, когда нечто, выползшее из первобытного страха человеческого нутра пред неизвестностью мрака, начало обгладывать его лицо.
Парень боролся.
Вся его жизнь была борьбой. За жизнь, за сестру, за деньги, за власть.
Зависнув на грани, отделяющей жизнь от смерти, он продолжал бороться, чувствуя, как кривые клыки сдирают с его щек и скул теплые кусочки кожи. Как кровь стекает по шее. Как высасываются глазные яблоки.
Несколько секунд, растянувшихся до состояния вечности.