Положенный на землю Шурик сделал нам знак приблизиться.
— Не полируйте себе кровь через всяких-разных напрасных мыслей, — проговорил он в своей манере. — Малик знает, что делает. Вернется за всеми, куда бы нас ни занесло. На свободе есть выбор действий, в плену — нет.
Пугливо глянув на конвойную команду, которой было не до нас, я шепнул:
— Если не секрет, кто он по основной профессии?
— А я знаю? Но при желании любого уложит посреди мостовой безо всякого риска подцепить дополнительную температуру к остывающему организму. Кстати, можно встречный вопрос: почему «Чапа»?
Я непроизвольно вздохнул.
— Угораздило папу Ваню назвать сына Васей. Вот и стал для всех Василием Ивановичем Чапаевым из анекдотов. Потом Чапаем. Потом совсем укоротили. Но лучше Чапой, иначе — Муха. Все-таки Мухины мы.
— Которые всегда в пролете, — хихикнула Тома. — Чапа лучше. И если знать предысторию — героичнее.
Больше поговорить не дали.
— Приветствую, царевна Милослава. — Гордей чуточку склонил голову.
Его бойники сделали знакомый нам короткий присест, но оружие по-прежнему держали направленным в сторону прибывших.
Мы с Томой машинально переглянулись: царевна? Царских отпрысков тут как собак … пардон, волков нерезаных. И все по лесу бродят. Больше заняться нечем?
— Гордей, сколько зим! — Царевна состряпала на губах фальшивую улыбочку. — Знаком с моими мужьями?
— Не довелось, — сообщил царевич тоном «сто лет вы мне не сдались».
— Дорофей, — представила Милослава левого. Затем правого, отличавшегося от второго только шириной груди и цветом лошади: — Порфирий.
— Очень, — кивнул Гордей, проглотив полагавшееся «приятно».
— Жаль, что ты пристроен, — не слишком правдоподобно пожалела Милослава.
— Староват я для тебя, соседка. Найдешь порезвее.
— Кто бы говорил, — не сдавалась та.
Возможно, так протекали местные «чо как», то есть, «как дела, как погода» — обязательный набор слов встретившихся соседей перед тем, как разъехаться.
Странно, но Дорофей с Порфирием, представленные как мужья, равнодушно отмалчивались. Отстраненные взоры, не чувствовавшие реальной опасности, спокойно и задумчиво гуляли по сторонам. Порфирий статью превосходил более хилого — исключительно по сравнению с ним — Дорофея. Дорофей мстил чеканной красотой лица, выразительностью глаз и недоспрятанной ухмылочкой, за которой скрывался хитрый ум. Насчет ума лишь предположение, а хитрость присутствовала однозначно. Или зловредность. Не люблю таких. Потому что иногда сам таким бываю. Или не иногда.
Милослава пустила коня мелким шагом вперед:
— Разве не ты обратил в посмешище оборону Мефодии, когда разметал ее защитников, которые долгие годы считались эталоном, символом непобедимости и недостижимой вершиной? Или не ты, защищая вотчину, разнес в пух и прах их контратаку? Кто, как не ты, спас тогда цариссу?
Напоминание царевичу польстило. Когда царевна приблизилась вплотную, он обронил, нарываясь на новый комплимент:
— Противник был старше, а возраст, как я уже сказал, не последнее дело.
— Еще и скромен до безобразия. Гордей, ты мне определенно нравишься. Был бы свободен… Впрочем, кто знает? Царисса стара, слаба, болезненна, не сегодня завтра…
— Не говори так. Четвертая заповедь. Она женщина и мать, а еще она царисса. В отношении вашей цариссы ты мне таких слов не простишь.
— Так не прощай. Вот я. Ну?
Гордей потупился.
— Ты знаешь, я не могу ударить женщину, если моей семье не угрожает опасность.
— Думаешь, не угрожает? — от царевны пахнуло холодом.
Еще секунда, и…
— Не посмеешь. — Царевич знал закон. Закон на его стороне. Он положился на закон, и закон восторжествовал.
Рука на эфесе царевны немного расслабилась.
— Как член тайного к… — Гордей стрельнул в нас убийственным взглядом и снизил голос, — ты давала определенную клятву, в том числе — карать отступников этой клятвы.
В сузившихся зрачках царевны полыхнули молнии, а мышцы кисти вновь натянулись в опасные струны.
— Откуда знаешь про… — она осеклась. — А-а, Евпраксия. Но ты не она.
— Тогда вспомни последнюю заповедь.
— Определяешь себя как имущество? — Милослава хмыкнула и еще чуточку прибавила яда в глазах.
— Я муж, — гордо сказал Гордей. — А они, — последовал кивок на свиту, включавшую нас, — имущество.