Тем не менее, винно-водочную тему мы еще затронем, потому что здесь не все так просто и однозначно, как может показаться. С пьяным вдребезги экстрасенсом – настоящим, кроме шуток, – никогда не сталкивались? О-о, это обычно такая гадость, просто непередаваемая… А у себя, нежно любимого и вполне нормального существа, никакого странного обострения чувствительности «под градусом» ни разу не замечали? Да полноте…
Короче говоря, взял я водки, как следует размахнулся, и от души врезал ею, родимой, по центру контроля у себя в мозгу. И подумал: Господи, если ждут меня впереди новые встречи с неведомым, то пусть они будут какими угодно – противными, оставляющими неприятный осадок, даже надолго отравляющими жизнь, – но только не такими страшными! Со мной всякие разные вещи происходили, у меня даже было однажды настоящее пророческое видение среди бела дня (и о нем – следующая глава), но пожалуйста, я убедительно прошу, не надо больше меня так пугать, маленького и слабого человека!
…До появления чертенка оставалось шесть лет.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ПРОРОЧЕСКИХ ВИДЕНИЙ.
На восьмой день службы в Вооруженных Силах СССР я красиво потерял сознание. Не выходя из строя: так сказать, на боевом посту. Холод, голод, постоянный стресс, надрывная работа (выковыривали смерзшуюся щебенку из вагонов), да еще и навязчивое ощущение стопроцентной иллюзорности бытия – тут не то что в обморок хлопнуться, а и умереть можно с непривычки. Говорят, в тюрьме поначалу ощущения те же. Плюс, у меня была уважительная причина – температура подскочила.
В общем, я постоял немного на поверке, а потом взял, закатил глаза, и упал. Мне случалось до этого терять сознание дважды. В первый раз кислородное голодание помогло, во второй – та же высокая температура, правда на фоне почти сорокаградусной жары. Так что я умел различать признаки надвигающейся «отключки» и знал, как ее избежать. Но армия меня перехитрила, загнав в хроническое полуобморочное состояние, из которого не то, что симптомы какие учуять – маму родную с трудом опознаешь.
Упал я не опасно – сложился, будто карточный домик, и на несколько секунд выключился из жизни. Очнулся, когда перепуганные сержанты волоком тащили меня в умывальную комнату. Усадили, прислонив к стене, дали закурить, сказали: «Ну, отдышишься – догоняй», и оставили меня одного. Я затянулся «Примой», огляделся по сторонам и увидел такое…
Это тоже был «умывальник», только другой – грязный, запущенный, тускло освещенный. И здоровенный кавказец, одетый почему-то в тельняшку, бил меня прямым в челюсть, а я уклонялся, подставляя под удар плечо…
Вот тут я очнулся по-настоящему. Видение было настолько ярким, четким, если хотите – вещественным, что я просто не мог его не запомнить до мельчайших подробностей. Чтобы хоть как-то истолковать картинку, не хватало информации. Ясно было только, что действие происходит летом, в совершенно другой войсковой части, и порядки тамошние мне уже заранее не нравились. Что интересно – мои ощущения «там» не были из ряда вон выходящими. Просто легкий испуг, желание не пропустить удар… Еще тепло было. И все.
Поразмыслив минуту-другую, я понял, что информации действительно мало. Ну, что ж… Главное, я буду все еще живой к тому времени. А сбудется ли видение буквально, это мы еще посмотрим. Я докурил, кое-как отлип от стены, встал на ноги, умылся ледяной водой и пошел на мороз долбить треклятую щебенку.
Потом было очень много событий, до того много, что я о видении просто не вспоминал. То есть, оно никуда не делось, оставалось со мной, не забытое, но основательно вытесненное куда-то в самые закрома памяти. До момента его э-э… сбывания мне еще предстояло служить, как медному чайнику. Пока что я успел здорово озвереть – настолько, что упала температура (испугалась, наверное). Еще я провалился сквозь полувагон со щебенкой. Знаете, у него такие люки внизу, чтобы сыпучий груз высыпался. Увы, на морозе сыпучий груз отчего-то теряет сыпучесть – то есть, люки мы открывали, и что-то оттуда удавалось извлечь, но остальные разгрузочные процедуры сводились к залезанию наверх, долбанию груза ломом и киданию отдолбанных кусков лопатой через борт. Ну, и в очередной раз долбанув, я услышал глухое «жжжах!». И наступила темнота. Потом чувствую – кто-то меня за валенок дергает. Я поворочался немного, выполз из кучи щебня, которой меня накрыло, гляжу – сижу на насыпи, а вагон уже надо мной. Ребята вокруг перепуганные стоят. «Так, – говорю, – вы как хотите, а каскадерам полагается внеплановый перекур». Смотрю – заулыбались. Я веселый тогда был, всех подбадривал, друзей уже завел, и ко мне народ тянулся, другому бы сержанты не сигарету в зубы дали, а просто по зубам за то, что он из строя на пол вываливается. На самом-то деле я буквально загибался от тоски. Но разглядеть этого не позволял никому. Потому что когда вокруг точно так же загибаются все… Кому как, а мне окружающих становится жальче, нежели себя. И поэтому, наверное, самому немного легчает.
Присел я у костра, закурил, окинул взглядом состав с дробленым камнем, и понял: все, кризис миновал, дальше будет только хуже. Парень, ты адаптировался, и это хорошо, но что теперь? На что тут глядеть еще двадцать три с лишним месяца? Чему учиться? Разве что христианскому смирению… Тут справа бухнуло, и из-под соседнего вагона показались чьи-то валенки. Улыбнитесь, каскадеры! До вечера мой подвиг растиражировало еще человек пять.
А через неделю троих завалило углем в кочегарке – насмерть. И я, сидя за пишущей машинкой, подумал, до чего же мне повезло. В штабе было стабильно не выше плюс двенадцати, это температура, когда при интенсивной работе на большой тяжелой «механике» начинает идти кровь из-под ногтей. Трескаются кончики пальцев, их приходится заматывать пластырем, если он, конечно, есть. Но зато тут хватало материала для исследований. Человеческого материала, естественно. Жизнь приобрела некоторое подобие смысла. Из одной только истории, как меня вербовал местный контрразведчик, мог бы получиться отменный юмористический рассказ. А такие истории в штабе и вокруг него приключались чуть ли не ежедневно. И хотя я снова болел, да и эксплуатировали меня зверски, все равно тут было, на что посмотреть. И на всю жизнь запомнить. Конечно, тоска иногда наваливалась и принималась грызть нещадно, но все-таки я пока избегал того, что поджидало меня в казарме – отупения. И через полгода из «учебки» загремел в войска все тот же парень – веселый, острый на язык, практически не битый и совершенно не злой.