— Вы имеете в виду два выстрела — и оба смертельных?
— Да. Это была техническая ошибка. Но есть еще чисто психологический просчет. Ведь Шмидт абсолютно не пригоден для роли самоубийцы. И меня не оставляет мысль: почему такой умный убийца столь наивно инсценировал самоубийство?
— По-вашему, — Глац доверительно наклонился вперед, план убийцы нарушило какое-то непредвиденное обстоятельство?
— И мы оказались свидетелями вовсе не той картины, которую должны были увидеть? — добавил Гольберг. — Кто знает, может, она и самому автору показалась удивительной.
— Автору… — Глац, внимательно следивший за ходом мыслей своих собеседников, лишь беспомощно покачал головой.
— Надо попытаться найти то, о чем преступник заранее не мог подумать и что нарушило его план. Предположим, что Шмидт погиб в тот момент, когда у кого-нибудь из вас не было бы алиби. Мог ли убийца заранее знать, кто где будет находиться в определенный момент?
— В момент смерти Шмидта? Пожалуй, мог, хотя весьма приблизительно.
— Безусловно, мог — благодаря ежедневному распорядку работы, о котором оповещаются сотрудники базы. В принципе распорядок соблюдается, но, естественно, бывают исключения. Не было ли такого исключения в момент смерти Шмидта? Было. Один сотрудник находился не там, где должен был быть по графику.
— Мельхиад, — выдохнул Глац.
— Да, Мельхиад. Как должна была выглядеть картина, будь все по плану? Тревогу объявили в 10.59. У всех было бы точно такое же алиби, как и сегодня, за исключением инженера. Он добрался бы до базы не раньше чем за десять — пятнадцать минут. Или вынужден был бы подняться на холм с другой стороны, и тогда все прибежавшие к месту тревоги увидели бы его у трупа Шмидта. Ведь в момент смерти Шмидта Мельхиад должен был проверять солнечные батареи неподалеку от радиотелескопа.
У командира пересохли губы.
— Правильно…
— Итак, если бы все шло согласно расписанию, то у нас был бы определенный выбор: или признать самоубийство, или убийство. Убийство? У кого имелись основания для убийства? У Мельхиада. Из ревности, так как Шмидт ухаживал за его невестой. У кого нет алиби? У Мельхиада. Скажите, будь все так, как я нарисовал, возникло бы у кого-нибудь сомнение, что произошло убийство?
— Вряд ли.
— А истинный убийца тем временем исподтишка посмеивался бы, — пробормотал Гольберг.
— Если только убийцей не был бы сам Мельхиад, — добавил следователь.
— Но это исключено! — воскликнул Глац.
— А почему? Известны случаи, когда настоящий преступник пытался запутать следствие уликами, достоверность которых затем не подтверждалась. Ложную версию отбрасывали, и он рассчитывал, что к ней больше не вернутся. Но мы отвлеклись. Если допустить гипотезу, о которой мы только что говорили, то убийца придумал действительно весьма хитроумный план, но судьба посмеялась над ним, он сам подрубил сук, на котором сидел. Он вывел из строя телевизионную систему, опасаясь случайных свидетелей преступления, но не учел, что именно Мельхиаду придется чинить кабель. Итак, убийство совершено, а убийца не найден и некого даже подозревать.
— Настоящий лабиринт.
Взгляды Родина и Гольберга встретились.
— Да, в известном смысле слова лабиринт, — подтвердил Родин, — но трагический лабиринт. Совершено преступление. И, оказывается, никто не мог его совершить. У каждого есть алиби, подтвержденное показаниями других или же приборами. Но это значит, что у нас неверный угол зрения. Должен же у кого-то из вас быть ключ, который может открыть заржавевший замок!
Глац с минуту смотрел Родину прямо в глаза.
— Нет, — устало произнес он, — я действительно не знаю, чем бы… — Он не окончил.
— Возможно, вы просто не осознаете значения той информации, которой располагаете, — вмешался Гольберг. — Попробуйте вспомнить обо всем, что хоть как-то могло вас насторожить.
— По-моему, — начал командир, — я рассказал вам все. Нет ничего, о чем бы я не упомянул, разве только какие-нибудь ничтожные подробности, которые не имеют ничего общего с убийством.
— Например?
— Ну, вроде того, что на командный пункт в субботу утром все время заходил Мельхиад: он сверлил какие-то отверстия в стене, где установлены телеэкраны. Он еще справлялся, не мешает ли нам работать… Кроме того, я разговаривал с Реей Сантос.
— Лично?
— Нет, по телефону. Я звонил после десяти, потому что не мог разобрать ее записей, она пишет, как курица лапой. Об этом я уже подробно рассказывал.
— Ну, а что бы вы могли еще нам сказать?