Перед лицом неизбежности я незаметно нажал под скатертью кнопку электрического звонка, проведенного к дяде в спальню, и, чтобы выиграть время, задал вахмистру несколько головоломных вопросов, над которыми тому пришлось немало попыхтеть.
Перед дверью спальни я вновь заклинал вахмистра не будить дядю, говоря, что это смерти подобно. Но жандарм был неумолим, и я тихонечко открыл дверь.
В углу, на кровати, из-под сбитой перины выглядывало страдальческое лицо дяди, обмотанное компрессами. Дядя дышал тяжело, но равномерно — верный признак того, что сон наконец снизошел на него после долгих мучений. Рядом, на тумбочке, выстроился целый ряд пузырьков со снотворным.
(Кстати сказать, аналогичную картину демонстрировали всем назойливым родственникам, которые ежегодно в пору отпусков пытались втереться в доверие к дорогому дядюшке. Под периной, с компрессами на голове, дядюшка имел вполне пристойный вид, а чтоб сдернуть с него перину — на это никто не отваживался, даже самые недоверчивые посетители. Всякий раз, когда при такого рода визитах дядю все-таки «будили», он так «по-свойски» расправлялся с родственниками, что даже мне их становилось жаль.)
Вахмистр на цыпочках направился к кровати, как вдруг зацепил и опрокинул стул. Дядя взвыл. Я тотчас понял, что при всей своей кажущейся глупости этот вахмистр — человек зловредный.
— Простите, пан Жулиан, — начал он оправдываться, — все этот проклятый стул виноват…
Дядюшка жалобно простонал:
— Все кончено! Ох, смерть моя пришла!
— Пан Жулиан, у меня был приказ не будить вас, но увидеть, вот ведь в чем дело! А приказ для меня дороже денег.
— Какие там к черту деньги! — зарыдал дядя. — Теперь мне вовек не уснуть!
— Не в деньгах дело, — холодно произнес вахмистр, — дело в пане Либеке. Он исчез, ушел из дому. Понимаете?
— Что мне до пана Либека! — охал дядя. — Я спать хочу!
— Есть какая-то связь, правда, загадочная, между вашим поместьем и поместьем пана Либека… — гнул свое вахмистр. Бывает так — выпьешь чего-то там, смотришь — человек вдруг начинает сокращаться… Вам что-нибудь об этом известно, пан Жулиан?
— Это вы сократили мне жизнь, вы убили мой сон! Никогда мне больше не заснуть!
И дядя спрятал голову под перину.
— Да я и сам этому не верю, — начал оправдываться вахмистр, когда дядин носик вновь робко вынырнул из-под перины. — И не поверю — ха-ха! — пока не увижу собственными глазами. Голым пальцем замок не отопрешь… Знаю, пан Жулиан, что такое бессонница, — иной раз всю ночь глаз не сомкнешь…
— Не одну, десятую ночь не сплю! — ужасным голосом произнес дядя.
— Между прочим, слыхивал я, пан Жулиан, что от бессонницы сереют кончики пальцев на ногах. Особенно это заметно на большом пальце… Покажите-ка мне вашу ногу, и я скажу вам, сколько ночей вы не спали…
Ах, проклятый! Ему понадобилась дядина нога, чтобы по ней судить о его росте! Кто это выдал наш секрет? Неужели химик Мамила? Но он жаждет получить свои пятьдесят тысяч, к тому же недельный срок еще не истек!
Вдруг из-под перины показалась одна ступня, потом вторая, обе — в сиреневых шерстяных носочках. Из дырки на левом носке торчал большой палец, здоровенный такой. Дядюшка насмешливо покрутил пальцем, оставаясь сам недвижимым, лицо у него было как маска.
Вахмистр испытующе смерил его с головы до ног и сказал:
— Какая маленькая у вас ножка, пан Жулиан, хе-хе! Благодарю, этого достаточно. Теперь, пан Жулиан, желаю вам выспаться! Я ухожу. Между прочим, к кому вы обращались по поводу бессонницы?
Пятачок вахмистра принюхивался на прощание!
— К доктору Карасеку, — брякнул дядя.
— Благодарю!
Вахмистр исчез.
Я кинулся к замочной скважине. И показалось мне, будто в коридоре долго еще слышался его ехидный смешок.
«Скрыться из мира сего» — Троица все уменьшается. — Кукольный домик.
Опасность миновала. Дядя сбросил перину — под ней открылся бродяга Франтишек, весь мокрый, словно окно в дождливый день. Сплюнув, он сказал:
— Ну и баня!
— Клянусь, этот вахмистр наступает нам на пятки! — запальчиво крикнул я. — Стоит только ему расспросить доктора Карасека про вашу бессонницу — и завтра же он откинет перину!
— Лучше как можно скорее скрыться из мира сего, — сказал пан Либек, вылезая из-под кровати. — Ибо горе нам, если нас схватят и лишат нашего бальзама! Начнут нас фотографировать, показывать в разных университетах, в цирках, а в конце концов, когда мы иссохнем от неутолимой жажды, заспиртуют наши трупики…
— Ты прав, братец! — кивнул дядя. — Я тоже собираюсь теперь окончить свое мирское странствие и начать жизнь сызнова — там, в вышине… Полагаю, я уже совершенно подготовлен к выполнению своей миссии. Я положу начало новой религии, простой и занимательной: от каждого вероисповедания возьму самое лучшее…
В дни, последовавшие за этим разговором, троица наших кандидатов в искупители убывала с катастрофической быстротой. Ложка, вилка, нож давно стали им не по силам. То же относилось и к предметам мужского туалета, обычно рассованным по многочисленным карманам костюма. По мере того как они уменьшались физически, они лишились возможности читать книги: растянутые строчки и огромные буквы не вмещались в их поле зрения.
Однажды мне пришла в голову счастливая мысль, которая не только освободила меня от многих забот, но и изменила мое отношение к трем крошечным человечкам. В игрушечном магазине я купил полностью оборудованную кукольную квартиру. Вернее, то был целый двухэтажный домик, открытый с одной стороны. Прихожая, кухня и ванная размещались на первом этаже, а на второй этаж — в столовую и спальню — из прихожей вела миниатюрная лестница. Домик был сделан с большим вкусом, все было такое маленькое, яркое и во всех мелочах походило на настоящее; в столовой розовато-голубые обои, кружевные занавески на окошечках, картины, зеркало на стене, круглый столик, три креслица и буфет; в спальне — три кроватки (две из них мне пришлось подкупить из другого гарнитура), тумбочка, даже ночной фарфоровый горшочек и куча прочих мелочей — все как у взрослых. Один только предмет был тут настоящим — дядины золотые карманные часы, которые я с его разрешения повесил в спальне. Кухня также была полностью оборудована. Железную плиту при желании можно было топить. В ванной стояла ванночка с душем, и из крана текла вода.
Когда я принес и поставил домик на стол как мой подарок и поздравил дядю (дело происходило в субботу, на дядюшкины именины), тот страшно обиделся. Он счел унизительной для своего человеческого достоинства самую мысль о том, чтобы хоть одной ногой ступить в кукольный дом и тем самым уподобиться кукле.
Зато Франтишек подскочил от удовольствия и сразу попросил перенести его в кухоньку. Оказалось, однако, что для этого домика он еще слишком велик; он опрокинул стулья, стукнулся о полку, с которой посыпалась посуда, едва пролез в дверь ванной и проломил ступеньки, поднимаясь по лестнице. Я поспешил вытащить его от греха подальше.
— Ну, ничего, Франтишек, — утешил я его, — теперь уж недолго ждать… а когда ты станешь поменьше, мы тебя назначим поваром!
При этой мысли мне вдруг стало весело: вот будет интересно следить за жизнью трех живых куколок! Все игрушечные предметы оживут в их ручках, в печке затрещат дрова, кухонный аромат проникнет на второй этаж, и часики затикают на стене, и трое «братцев» усядутся в столовой за обед! Теплый душ омоет их крохотные тельца, и расстелют они себе постельки, а перед сном чокнутся крошечными бокальчиками: «За наши сны!» А я увижу все, что одновременно будет происходить во всех комнатках, и сам смогу направлять эту игру, смогу играть ими, как куклами! Так радовался я — совсем как ребенок, огорчаясь лишь, что игра будет такой кратковременной и что скоро я навсегда утрачу своих куколок!