— Дальше, дальше.
— Я растерялся, вытащил ракетницу, думал дать сигнал тревоги… потом хотел позвать на помощь по радио, но не сделал ни того ни другого. Первое, что пришло мне в голову, — радиста кто-то застрелил нечаянно, не мог же он сам всадить в себя две ракеты! Но потом я отбросил эту версию, несчастный случай исключен. Шмидта убили. Два выстрела — неопровержимое доказательство убийства. И никого нет вокруг. Это было жуткое чувство. Я сразу подумал — стоит кому-то меня увидеть у трупа Шмидта — и подозрение может пасть на меня. Поэтому я бросился бежать оттуда со всех ног. Вот и все. — Маккент отер пот со лба. — На этот раз действительно все.
Закусив губу, доктор Гольберг едва сдерживал нетерпение так хотелось ему задать Маккенту с десяток вопросов. Но он предоставил инициативу следователю.
— Скажите, Маккент, вы любите Моцарта? — неожиданно спросил Родин.
— Люблю. Откуда вы знаете?
— Какие произведения Моцарта вы здесь прослушивали?
— Здесь, в Заливе Духов? Насколько я помню, никаких. Да, точно, никаких.
— Вернемся к Шмидту. Значит, вы утверждаете, что помчались прочь от трупа? Куда — к оранжерее?
— Да, я вернулся прямо в оранжерею и лихорадочно стал обдумывать ситуацию. Неожиданно я вспомнил, что ровно в 11.00 будет проводиться проверка всех членов экспедиции, находящихся снаружи. Это значит, что с минуты на минуту следует ожидать тревоги. Если я прибегу последним, это может вызвать подозрение. Поэтому я встал и направился к базе.
— Вы никого не встретили по дороге?
— Я старался уклониться от встреч. Однако мне показалось, будто я вижу чью-то тень. Видимо, это был Нейман, проходивший мимо оранжереи в тот момент, когда я собирался выйти. Кроме того, я видел врача, Рею Сантос.
— Каким путем вы шли к базе?
— Я держался стороной, двигался вдоль склона, в тени. Наконец я притаился и стал выжидать.
— Что же было дальше?
— Потом произошло то, от чего я остолбенел. Над мертвым Шмидтом взлетела ракета. Но там же никого не было! Вы можете это объяснить?
И снова следователь пропустил его вопрос мимо ушей.
— Откуда вы знаете, что у радиотелескопа никого не было?
— Но я же собственными глазами видел мертвого Шмидта, а через две-три минуты после объявления тревоги все собрались у выхода! Кроме Ирмы Дари, но она все время была на связи.
— Вы видели ракету?
— Видел.
— Я, очевидно, неточно выразился. Я спрашиваю, вы посмотрели на холм, после того как ваше внимание привлек красный свет, или…
— Нет. Я смотрел именно в этом направлении. Меня… я не знаю, как бы это лучше выразить… Просто радиотелескоп, холм, где лежал Шмидт… это место притягивало меня, я не мог от него оторваться. У меня было такое чувство… доктору, верно, знакомо это состояние…
— Архаическая аномалия, — проворчал Гольберг, — атавизм. Еще лет сто назад никого не удивляло, что люди толпятся перед домом, где совершено убийство.
— Вы не заметили ничего особенного в этой сигнальной ракете?
— Нет. Мне показалось, что она ничем не отличается от тех, какими мы стреляли на тренировке. Разумеется, за исключением цвета.
— А высота?
Биолог пожал плечами.
— Высота? Я бы сказал — обычная, может, чуть меньше.
— Хорошо. Вспомните, откуда кто прибежал.
— Первой прибежала врач, справа. Мне тогда просто в голову не пришло, что она бежала от оранжереи. Потом из шлюзовой камеры показались Глац и Мельхиад. Нейман бежал со стороны ракетоплана. Юрамото шагал от своей сейсмической станции, а Ланге мчался сверху, от обсерватории. Он прибежал последним.
— К слову, верно ли, что у вас с ним был довольно крупный разговор?
— Да, мы немного повздорили.
— По какому поводу?
Маккент недоуменно развел руками.
— Уж и не знаю, как вам объяснить. Речь шла о человеке, вернее, о человечестве, о его прошлом и будущем. Ланге что-то сказал о господстве человека во Вселенной, а я имел неосторожность пожалеть Вселенную, подразумевая биологическое несовершенство человека. Он мне возразил, слово за слово — мы поспорили. Вот и все.
Родин посмотрел Маккенту в глаза.
— Скажите мне, пожалуйста, вы же не маленький ребенок признанный ученый, заслуженный человек. Я понимаю, что, когда вы наткнулись на мертвого Шмидта, для вас это было сильнейшим потрясением, вы не знали, что делать, и в панике совершили ошибку. Но потом, когда прилетели мы… почему вы так долго скрывали от нас правду?
— Я подумал, — Маккент в волнении сжал руки, — я сказал себе… вы понимаете, я же тут, на Луне, только временно. Мы с вами расходимся во взглядах на целый ряд проблем, ко многому я отношусь с оговорками, возражениями. Кроме того, следует признать, что по натуре я достаточно активен, до всего хочу докопаться, все меня интересует, иногда это даже кое-кого злит. — Он улыбнулся уголками губ. — Представьте себе, что именно я выстрелил над Шмидтом ракету. Соберите все факты воедино, и вы поймете, что мне трудно было бы объяснить свое присутствие у мертвого тела радиста. Я признаю, что допустил ошибку. Но, мне кажется, я сумел объяснить, почему я не сказал вам всего сразу. Настало время исправить эту ошибку. Поэтому я и пришел — сказать вам чистую правду. Вы меня понимаете?
— Хотел бы я знать, — произнес доктор, когда за Маккентом захлопнулась дверь, — чем вызвано это его признание. Уж не тем ли, что он обнаружил пробелы в предыдущих показаниях, которые были чистой ложью?
— Вполне возможно.
После обеда доктор вытащил блокнот с пометками и некоторое время бесцельно перелистывал странички, пока не остановился на списке личного состава экспедиции.
— Лесенка укоротилась еще на две ступеньки, но продвинулись ли мы вперед? — заметил он с горечью. — Трудно сказать. Я уж не говорю о доказательствах. Что толку в подозрениях, если мы — простите, вы — не можете подкрепить их конкретными доказательствами?
На лице майора не отразилось горячего стремления продолжать дискуссию, но медик не был обескуражен его молчанием.
— Попробуем подвести некоторые итоги. Итак, у вас имеются четыре возможности… Кто говорит правду — селенолог или биолог? Юрамото или Маккент? Как утверждает Юрамото, он разговаривал со Шмидтом в 10.49. А Маккент заявляет, что в 10.25 он собственными глазами видел Шмидта мертвым. Значит, одно из двух. Как известно, мертвецы не разговаривают, а живые не могут лежать на Луне в пробитом выстрелами скафандре. Гольберг продолжал развивать свою мысль. — Но есть еще третья возможность; оба они говорят правду, но правду субъективную. И наконец, четвертая возможность: оба они лгут. Что вы на это скажете?
И он победно посмотрел на Родина.
— Ничего, — ответил следователь.
— Рассмотрим первую возможность. Юрамото говорит правду, Маккент лжет. С какой целью? Предположим, Маккент не только ученый-биолог, у него есть иная миссия, которую он вынужден тщательно скрывать от других. Разумеется, это только гипотеза. Как знать, может, его задача — получить специальную информацию об оборудовании лунной станции, ракетной технике и прочем. Мы многое публиковали, но не все. Маккент вынужден скрывать свою деятельность под личиной чрезмерно любопытного человека, который хотя и не вызывает особых симпатий, но никому не причиняет зла. Но, как я уже говорил, патологического любопытства в чистом виде не существует…
— Да-да, я знаю — проявление любопытства должно иметь какую-то подоплеку! — воскликнул Родин.
— Совершенно верно. Но, чтобы объяснить это, требуется психологический анализ. Глубокий и обстоятельный, майор. Итак, наш биолог симулирует любопытство. И если кто-нибудь из членов экспедиции замечает, что он что-то вынюхивает, простите за выражение, то никто не обращает на это внимания — ведь в этом весь Маккент! Итак, что же произошло? Маккент принимал секретные депеши с Земли. Они могли быть зашифрованы в тексте обычных радиограмм, которые получает каждый член экипажа. Он мог также подсоединиться к одной из антенн и принимать сигналы самостоятельно. Ведь каждый объект имеет свою собственную приемно-передающую аппаратуру.