— Вот еще! — крикнул дядюшка. — Никому ни капли не дам, пока сами ее не исследуем. Понятно, господа? И чтоб мне не пикнули!
Мы еще раз поклялись дяде хранить молчание, разумеется, с оговорками, о которых каждый из нас предпочел умолчать.
— Как бы только этот бродяга не проболтался, — подумал вслух Адамец.
— А вот ему бы и дать напиться! — смекнул химик. — Если исчезнет — никому и дела нет…
Отличная мысль. Уговорились, что мы наполним свои бокалы водой и чокнемся с бродягой — для вящей убедительности.
Сказано — сделано. Я побежал за бродягой. Он сушил свои лохмотья в людской, в обществе неразговорчивого Лойзы и поедал остатки ужина, смакуя перипетии своего невероятного приключения.
Я пригласил его на «глоток», и он сейчас же вскочил эдаким козленком.
— И то сказать, молодой хозяин, ведь это я открыл все, без меня ваша сивушка-то давно бы вытекла!
В подвале все было готово: и бокалы с водой, и тост, и предательская рюмка для ничего не подозревающего гостя.
— Прими от нас, о странник, этот бокал, — напыщенно произнес Мамила, — в знак признания твоих бесспорных заслуг в успехе нынешнего дня — если не считать, конечно, божественного провидения, швырнувшего тебя в кабинет пана Жулиана. Пью твое бродяжное здоровье, да процветает оно еще долго под солнцем и звездами.
— Только один глоток, странничек, — предостерег управляющий, — один глоточек, а второй — не сразу! Дьявольская штука — к ней надо привыкнуть!
Мы пригубили свои бокалы с водой, чтобы показать, до чего опасно пить этот напиток большими порциями. А наш бродяга только зажмурился, предвкушая удовольствие, и приклеился к бокалу. Прежде чем мы успели ему помешать, он уже опрокинул в себя все содержимое. Бокал был пуст, когда я вырвал его… Бродяга зашатался. Не успел я подсунуть ему пустой ящик из-под закваски, как он рухнул на него, но тотчас вскочил и замахал руками, точно ветряная мельница. Лицо просветлело, глаза заискрились — он словно помолодел лет на десять.
— Что с тобой? — спросил Мамила.
— Падаю! — восхищенно прошептал бродяга, судорожно закрывая глаза. — Нет! Не падаю! Лечу! Нет, падаю… только вверх! Голова болит? Нет! Это не голова! Это сердечко мое будто летит куда-то… Го-го-го! До чего здорово! Словно в раю! Дайте еще глотнуть… Мать моя… Навек бы тут остался!
— Где тебе хочется остаться? — в один голос вскричали мы.
— В раю! — как в забытье, прошептал бродяга, молитвенно складывая ладони. — Скорей, скорей, пока не поздно!
С этими словами он свалился на пол и мгновенно уснул.
— В раю… — задумчиво повторил дядя, потом решительно приказал: — Отнесите его в зеленую комнату!
Я подхватил бродягу за плечи, химик — за ноги. Он оказался легоньким, как птичка. Пока мы укладывали его на диван в зеленой комнате, он стал короче примерно на голову. Мы уже приготовились к тому, что он исчезнет у нас на глазах. Но, как ни странно, больше он пока не уменьшался.
Сигналы тревоги. — «И на устах — молчания печать…»
Дядя пригласил химика в кабинет.
Не знаю, что там между ними происходило, но вдруг во всех уголках дома зазвенели электрические звонки. Это открывалась дверца сейфа. Я понял, что дядюшка выплачивает химику обещанный гонорар.
Наконец дверь открылась и из кабинета выскочил пан Мамила. На лице его застыла коварная ухмылка. Я было окликнул его, но он только пожал плечами, приложил палец к губам и с плутовским видом похлопал себя по груди. Только его и видели.
О, это-то я понял! Итак, химик оставляет службу у пана Жулиана, на груди у него — набитый бумажник, а на устах молчания печать!
Хорошо бы!..
Наследство в кармане. — Ночь в голубой гостиной. — «Мой час еще не пробил!»
В ту же ночь я принес дядюшке в зеленую комнату две бутылки из подвала.
— Ступай спать!
Сидя в глубоком кресле, дядя яростно раскуривал сигару. Сквозь синие клубы дыма я видел его возбужденные, лихорадочно горящие глаза.
— Дядюшка, — начал я, не предвидя ничего хорошего, — может, лучше остаться с вами, вдруг что-нибудь…
— Я же сказал — катись вон! — рявкнул дядя.
— Бог весть, что вы замыслили! Я могу только догадываться и не понимаю, почему вы таитесь от меня. Кому-кому, а мне-то известно волшебное действие этого напитка, — я покосился на бутылки, — и я опасаюсь…
— …что к утру от меня одни штаны останутся? Воображаю, как бы ты прыгал от радости — наследство в кармане, и даже похорон не надо…
При дядиной скупости этого, конечно, можно было не опасаться. Разве не ясно, что такой скупердяй не расстанется со своим сейфом — хоть бы ему обещали поставить этот сейф на могилу вместо памятника! Но мне было невдомек, зачем ему понадобилось провести эту ночь наедине с бродягой. Видимо, рассчитывает вырвать у того его тайну в надежде извлечь из нее пользу…
Выходя из комнаты, я не сомневался, что ни один из бокалов, сверкавших по соседству с бутылками, не коснется пересохших дядиных губ. Тем не менее страховки ради я решил бодрствовать всю ночь в голубой гостиной по соседству. Я прокрался в эту комнату через кухню.
В соседней комнате царила мертвая тишина.
Не знаю, сколько времени это длилось. Мой мозг, переполненный впечатлениями утомительного дня, постепенно отключался; мысли гасли одна за другой, словно ночные окна небоскреба. Я задремал, не отрывая уха от двери.
…Очнулся я внезапно — от короткого глухого удара. Окружающий мир вернулся в мое сознание. Я вспомнил о том, что вершилось в зеленой комнате, и услышал сонный голос — это говорил бродяга:
— Мой час еще не пробил! Отец мой! Господи мой! Не пробил!
И дядин голос:
— Что тебе снилось, бродяга?
Хорош ангел! — «Я только рожусь!» — Рождественский сон…
Бродяга:
— Видится мне звезда, на которой живут ангелы. Только вместо крыльев у них зонтики над головой. Они очень набожные, все молятся, а зонтиками закрываются от огромного солнца, которого страх как боятся. Нынче тут великий праздник, как бы воздвижение — ждут рождения искупителя, Сына Бога звезд. А посреди лежит яйцо, и к нему со всех концов слетаются ангелы с роскошными дарами. Ночью у яйца бодрствуют только два ангела — он и она. И она тут самая прекрасная, и я люблю ее больше всех…
Дядя:
— Как же это получается, что ты ее больше всех любишь? Разве ты тоже среди ангелов? Хорош ангел, хе-хе-хе!
Бродяга:
— Да нет! Я не ангел!
Дядя:
— Кто же ты, черт возьми?
Бродяга:
— А я — в том самом яйце, из которого родится искупитель, Сын Бога звезд!
Дядя издевательски захохотал.
— Это ты-то искупитель, Сын Бога звезд? Это тебя там ждут?
— Меня еще нет, я только рожусь… О, я точно знаю, что рожусь, — и тогда…
Дядя, словно поверив сказанному бродягой, ревниво произнес:
— Нет, ты представляешь, каков будет конфуз? И ты, дурья твоя башка, вздумал быть искупителем? А ты вообще слыхал, что такое евангелие? Новый завет знаешь? Нагорную проповедь?… И что ты им там возвестишь, бродяга?
— Бродяга — это точно, но не дурень, попрошу не оскорблять! Я гимназию прошел, и от выпускных экзаменов меня спас единственно алкоголь…
— А «Отче наш» знаешь? — язвительно ухмыльнулся дядя.
Бродяга осекся, помолчал, будто пытался вспомнить про себя молитву. И вдруг вскипел:
— Ну и пусть забыл, все равно быть мне Сыном Бога звезд! Чувствую я в себе такую силу и уверенность, когда лежу в яичке, — ну, прямо как у матушки под сердцем… Не буду больше бродягой!.. Ах, какая красота, словами не опишешь! Только пить страшно хочется. Во имя милосердия господня, дайте еще глоточек!
— Знаешь, а ведь не ты первый туда собираешься, — злорадно молвил дядя. — Тебя обскакали…
— Кто же?
— Да Боккаччо, моя борзая! Не видал ли ее там, среди ангелов-то? — с ехидством вопросил дядя. — Этаких сыночков Бога звезд я, знаешь ли, могу поставлять туда дюжинами!