— Устинька! — воскликнула я.
И верно: это была она. Но какая махонькая! Уж на что я была невелика ростом, но и то переросла Устиньку, хотя мы были с ней однолетки.
— Такая уж она у нас мелкая уродилась, — сказала Дарьюшка. — Мелкая, зато шустрая.
Мы смотрели на Устиньку, а она смотрела на нас своими шустрыми глазками, словно хотела сказать: «Да, уж такая я!»
— Елизавета Семёновна, — снова заговорила Дарьюшка, — просьба к вам великая. Не знаю, как и выговорить…
— Если смогу, я вашу просьбу охотно исполню, ответила мама. — Вы объясните только, в чём дело.
— Вот, привезли мне племянницу из деревни, — стала объяснять Дарьюшка. — Сестрину дочку. У сестры муж недавно помер, и осталось у неё четверо таких-то. — Дарьюшка указала на махонькую Устиньку, а та, словно виноватая, потупила шустрые свои глазки. — Четверо. Одна — постарше, эта вот — вторая, а двое и вовсе малолетки. Живут трудно. И вот она, просьба: хоть одну из четырёх в городе прокормить. У сестры у бедной каждый лишний рот на счету.
Пока Дарьюшка говорила, я всё смотрела и смотрела на Устиньку. Рот как рот. Какой же он лишний?
— Вы, значит, хотите, чтобы девочка жила с вами у нас. Что ж, я подумаю, — ответила мама.
На другой день, посоветовавшись с папой и тётей Нашей, она позвала Дарьюшку в столовую и сказала:
— Вы, Дарьюшка, правы. Самое разумное будет, если племянница останется с вами в городе. Осенью она сможет поступить в народное училище: научится читать и писать.
Дарьюшка была очень взволнована.
— Благодари же, Устинья, кланяйся, — приказывала она.
Но мама нахмурилась, рассердилась:
— Чему вы её учите? Чего ради ей кланяться? Ты, Устя, если хочешь поблагодарить, скажи это словами, а не поклонами. Кроме того, благодарить ещё преждевременно: сначала надо хорошенько усвоить грамоту.
— Скажи: «Дай вам бог здоровья. Пусть он пошлёт вам радость большую, казну золотую», — снова подсказывала Дарьюшка.
Но мама недовольно покачала головой;
— Ну что вы такое говорите, Дарьюшка! Зачем мне золотая казна, сами посудите! Вот здоровье — это другое дело. Однако бог тут совершенно ни при чём.
— Тут главное — железо, — не вытерпела я. — Пилюли такие.
Но мама не стала слушать про пилюли, отослала меня с Устинькой в детскую, а сама осталась разговаривать с Дарьюшкой и тётей Нашей.
Из кукол Устиньке больше всех пришёлся по душе негритёнок Джимми.
— Ах ты, мой арапчонок! Да какой же ты славненький, да какой же ты ладненький! На голове курчавинки! Боязно ему небось?
— Почему боязно? — удивилась я.
— А как же: сам чёрненький, а кругом белым-бело.
— Не беспокойся, — успокоила я Устиньку. — Мы все его любим. Заботимся о нём. Видишь, на нём всё новое, даже курчавинки тётя Наша сделала ему новые.
— А это что за барыня за такая? — спросила она про Золушку.
Узнав, что у неё есть другое платье, попроще, Устинька решила:
— Вот и ладно. Его и наденем. А то где ж это видано — праздничное в будни снашивать!
Мы играли в куклы каждый день. Стряпали им обед. Топили баню. Ходили на речку полоскать бельё.
— Поторапливайся, — говорила мне Устинька. — Пора тесто ставить. Где у нас квашня? Да только гляди — с мукой аккуратнее: мучицы у нас на донышке осталось.
Ножную скамеечку мы превратили в корову Бурёнку. Водили её на верёвочке пастись на зелёный коврик, берегли молоко для ребят.
Но лучше всего мы играли, когда приходила фельдшерица Тамара.
— Здравствуйте, Тамара Львовна, голубушка! — приветливо встречала её Устинька. — Сядьте вот сюда. Сейчас мы вам молочка дадим: только что надоено.
Тамара Львовна выпивала кружечку воды и говорила:
— Спасибо большое. Молоко у вас отличное.
— Мы трудов не жалеем — Бурёнку во-он куда водим, где трава получше. — И Устинька показывала на зелёный коврик в другом конце комнаты.
Попив молока, фельдшерица осматривала детей. Главное, беспокоила нас Танечка: несмотря на пилюли, она всё ещё была бледновата.
Однако вылечила Танечку не Тамара, а тётя Наша. Взяв красный карандаш, которым мама ставила отметки в тетрадях, тётя Наша осторожно навела румянец на Танины щечки, сказав при этом:
— Если ты ещё раз вымоешь ей лицо водой, ты её окончательно испортишь.
Я крепко-накрепко обещала Татьяну больше не мыть.
Укротительница
