Так я себя уговаривала и вразумляла, и в дальние дали заглядывать себе запрещала, а если и заглядывала, то одним глазком, осторожно и воровато.
Токсикоз и беременность закончились закономерно – тем, ради чего, собственно, и затевались: рождением сына.
И, казалось, отпустило.
Насыщенные тысячей дел дни и бессонные ночи способствовали лишь мечтам об отдыхе, а прочие наивности и глупости теряли актуальность и блекли перед радостью материнства. И только где-то на задворках подсознания жила мечта о полочке с собственными книгами и сногсшибательных красных ботах.
Но младенцы – это такие чудесные существа, которым свойственно расти, набираться сил и самостоятельности, и рано или поздно у любой мамы появляется время на себя. Его не так чтобы очень много, но в сравнении с прежним цейтнотом вполне достаточно.
А когда у женщины появляется свободное время, ее начинают одолевать думы. Может, не всех женщин, но меня – точно. И вот тут внезапно оказывается, что чудачества и блажь никуда не делись – они отсиделись в подполье, переждали смутные времена и с новыми силами ринулись в бой.
Был соблазн оправдать свое легкое безумство материнской любовью – написать детскую сказку, внести свою лепту в развитие подрастающего поколения. Вот только сказки никак не писались, а если и писались, то были явно не для детской аудитории.
Писалось по большей части что-то затейливое, с чертовщинкой. Писалось от руки, складывалось в аккуратную стопочку, пряталось в папочку.
До лучших времен.
Когда придут лучшие времена и что тогда делать с папочкой, я тогда еще не знала.
Вопрос – где я и где тот волшебный мир, по-прежнему оставался актуальным и авторскому становлению никак не способствовал. Наверное, именно тогда я и начала понимать, что это неправильный, контрпродуктивный вопрос. Сделать бы его чуть более оптимистичным, развернуть бы к лесу задом, а ко мне передом!
И я начала искать варианты.
Сейчас информационный мир изменился. Иногда мне кажется, что до неузнаваемости. Сейчас каждый третий пытается мыслить позитивно, вытаскивает себя на новый уровень развития и бытия.
А тогда, больше десяти лет назад, в чудеса верили единицы, особенно в провинции, особенно в кругу физиков, а не лириков.
Но книги уже были!
Удивительные, особенные книги, которые казались куда более сказочными, чем те, что я пыталась писать. И авторы этих удивительных книг обещали всем желающим почти невозможное. Они были настолько убедительны, что хотелось взять и попробовать, поверить в чудеса – и в себя до кучи.
В этом не было ничего сложного. Впечатлительным натурам проще всего впечатляться и выстраивать миры внутри себя. Это приятно, увлекательно и совсем не затратно. И даже если внешний мир не отзовется, ничего страшного не случится – просто еще один опыт в копилку личных достижений.
А если он вдруг возьмет и отзовется?!
Пока не попробуешь – не поймешь.
И я попробовала.
Начала с самого простого – освоила Интернет. Тогдашний, многолетней давности Интернет еще был добр и снисходителен к неофитам, делился ссылками и сайтами, помогал заводить знакомства с такими же слегка ненормальными, слегка одержимыми, как и я.
Вдруг оказалось, что их много – ненормальных и одержимых!
И собственные страхи и странности на их ярком и смелом фоне уже не казались такими уж эксклюзивными и невероятными, а мечта вдруг сделала шаг к свершению.
Робкий такой шажок…
Хочешь для себя чуда? Придумай и сформулируй!
А еще лучше, коль уж рвешься в писатели – запиши!
И я придумала, поверила волшебным книжкам, утверждавшим, что невозможное возможно, стоит только захотеть.
Рассказ родился за пару часов.
Он был не то чтобы совсем обо мне, но о моих чаяниях – уж точно. Это была моя первая попытка проложить маршрут если не в реальном мире, то хотя бы в мире вероятностей.
Может быть, поэтому он получился немного сказочный…
«Экий ты, однако, затейник!» – улыбнулась кикимора и кокетливо заправила за острое ушко изумрудно-зеленую прядку…
Силантий поставил многоточие, потер уставшие от ночного бдения за ноутбуком глаза и откинулся на спинку кресла. Все, дело сделано! Текст, конечно, еще сырой и нуждается в изрядной доработке, но вот она – вынашиваемая много месяцев идея, выстраданная, воплощенная в маленькие черные буковки!
На колени с требовательным мяуканьем запрыгнула кошка, потерлась башкой о подбородок Силантия, заглянула в глаза. Кошка была самая обыкновенная, серая с рыжими подпалинами. Она жила с ним уже пять лет и с первого дня отзывалась на кличку Приблуда. То есть сначала это была не то чтобы кличка, а простая констатация факта.
Силантий подобрал кошку в лесу, худющую, полудохлую, с выпирающими ребрами, и весь путь домой недоумевал, что несчастная зверюга делает в здешней глуши. А зверюга затаилась у него за пазухой и, кажется, даже не дышала. Может, спала, а может, боялась, что Силантий передумает и оставит ее умирать от голода под вековой елью.
Чего греха таить, была у него такая мыслишка. Ну зачем ему в хозяйстве кошка – существо для лесной жизни бесполезное и даже хлопотное! Пусть бы себе и дальше лежала там, где и раньше, – не он положил, не ему и забирать. Силантий, помнится, уже и лапу еловую опустил, и пару шагов прочь сделал, а потом вдруг вернулся. Что-то там такое у него внутри екнуло. У него – жалости не ведающего таежного отшельника, лучше других разбирающегося в законах джунглей и пищевых цепочках!
Зверюга из пищевой цепочки выбивалась, выглядела жалостливо и обреченно.
И вот… екнуло.
Никак особенно Силантий за Приблудой не ухаживал, просто положил на коврик у камина, перед носом поставил две плошки: одну с мясом, вторую с разведенным сухим молоком. Так она и пролежала на коврике больше недели: вела себя тихо и уважительно, Силантию не мешала, только поглядывала настороженно.
А потом вдруг исчезла.
Ну, исчезла – и исчезла, может, ушла по какой своей кошачьей надобности. Силантий особо из-за пропажи не тужил – лес дал, лес взял. У него и своих забот хватало.
Приблуда вернулась через пару дней.
Она сидела на крылечке, смотрела внимательно, переминалась с лапы на лапу. Здесь же, на крылечке, кверху пузом лежала мышь – плата за постой и заботу.
Силантий от подарка отказался, но Приблуду за старания погладил. Вот как только погладил, так она и стала частью его холостяцкой жизни, освоилась, отъелась, даже слегка обнаглела. Спать укладывалась исключительно в Силантьеву постель, долго там ворочалась, тарахтела, терлась горячим боком, а потом затихала до самого утра. А если, как сегодня ночью, хозяин спать не ложился, устраивалась на рабочем столе, сбоку от ноутбука, и сквозь ленивую полудрему следила за скачущим по экрану курсором. Сначала, правда, пыталась курсор ловить, но Силантий строго-настрого запретил – нечего хорошую вещь портить.
К ноутбуку у него было отношение особенное, граничащее с обожанием. Он был не чужд достижениям цивилизации, почитал кое-какие из них за несомненные блага и готов был до хрипоты доказывать особо ортодоксальным своим соседям, что дизельный аккумулятор – это не блажь, а жизненная необходимость, что в тяжелом роке нет ничего ужасного, а мобильный телефон – не роскошь, а средство коммуникации. Но компьютер из списка предметов жизненной необходимости выбивался. Он был из другого мира. Нет, он сам был другим миром – целым миром, упрятанным в узкую пластмассовую книжицу. В компьютере был Интернет – слава беспроводному Интернету! – и в Интернете можно было самовыражаться!
Раньше Силантию приходилось самовыражаться исключительно на бумаге: сначала по старинке, от руки, потом с помощью печатной машинки. Времени на это уходило много, бумаги еще больше. Зато с растопкой камина, еще одной блажью лесного отшельника, проблем не возникало. Силантий садился по-турецки на коврик и скармливал огню один листок за другим. В такие минуты он ощущал какую-то сладостную горечь, сравнивал себя с Гоголем и мечтал о грядущей славе. Время убегало, огонь в камине никогда не голодал, а написать роман до конца так и не получалось. Кто сказал, что рукописи не горят?