7
4 июля 1924 года типография “Нью-Йоркского горожанина” выпустила 26 000 и одну газету. 26 000 газет предназначались простым жителям города, желающим узнать о погоде на день и вакантных рабочих местах, а одна газета была особенной, и она должна была достаться Руту Келли, мерзавцу из 37-й квартиры на Сондерс-стрит, 12.
Помимо традиционных статей, вроде “Выборы прошли при небывалом оживлении” и “Ехать или не ехать в Россию”, на страницах горожанина затесалась и еще одна, особенная. Эксклюзивная! “Группа польских мигрантов заявила о готовящихся взрывах в Квинсе”.
В короткой заметке я, сославшись на самые достоверные источники, предупредил жителей Квинса о группе радикально-настроенных поляков, которая собирается устроить серию взрывов в местных кафе и ресторанах, список которых я, естественно, приложил и огранил рамочкой. Заключительным же абзацем статьи я посоветовал всем сознательным читателям газеты в этих местах ни в коем случае не появляться.
8
Задумка оказалась крайне удачной. Удивительно восприимчивый к газетным новостям Рут Келли действительно покинул “Златэ Коэн”, и за своим любимым столиком у окна, которое выходило на угол Сондерс-стрит и 65-я авеню, я не только прощался с последними лучами летнего солнца, но и наблюдал, как улица покрывается пожелтевшими листьями из Риго-парка.
К моменту, когда выпал первый снег, я не единожды заставлял Издателя совершать самые глупые поступки под влиянием заголовков газеты “Нью-Йоркский горожанин”.
Например, 27 сентября он перекрасил свою дверь в кукурузный цвет, так как группа чрезвычайно образованных лиц из Нью-Йоркского исследовательского центра пришла к выводу, что дверь кукурузного цвета – атрибут любой творческой личности.
А уже 1 октября он, одевшись так, словно на улице не 18 градусов, а ноль, в шапке и перчатках бегал по всем кинотеатрам города, так как узнал, что истинный Нью-Йоркский интеллигент должен довольствоваться не только такой жвачкой, как “Доктор Джекил и мистер Хайд” и “Знак Зорро”, но и не менее трех раз в неделю уделять время такой киноклассике, как "Месть кинематографического оператора", “Невский проспект” и, разумеется, “Понизовая вольница”.
Хуже всего, конечно, вышло утром 25 декабря. Где-то между четырьмя и пятью часами утра Келли устроил праздничный салют в честь Дня издателя. Я предварительно вставил в свои уши беруши и происходящего за окном не отразил. А вот Издатель, судя по всему, то ли салют слишком шикарный устроил, то ли бесновался чересчур сильно, но лицо его на следующий день выглядело весьма нездорово: правый глаз был подбит, нос съехал чуть влево, а нижняя губа увеличилась аж в несколько раз.
После этого случая я на несколько лет забыл о моем соседе Руте Келли. Не могу не признаться, что мне стало искренне жаль этого почти 40-летнего дядьку, который то оденется не по погоде, то всю ночь проведет на улице, ожидая, когда его квартиру наконец-то покинет редкий подвид австралийской тли, чрезвычайно вредной для здоровья коренного американца. Да и соседи стали как-то искоса поглядывать на Издателя, видимо замечая в нем повадки сумасшедшего.
9
16 августа 1929 года я купил себе синий Бьюик и позвал таки Лию Медичи на свидание. Пятничным вечером мы гуляли по Кони-Айленду, пили коктейли, если сахарную вату и фантазировали о том, как далеко мы сможем уехать на моем новом автомобиле.
Лия еще не видела моего шикарного Бьюика, а потому то и дело спрашивала, а какой у него капот? А колеса большие? А крыша?
Я с радостью отвечал на каждый глупенький вопрос, представляя, как через пару дней, в воскресенье, она будет восхищенно визжать, разглядывая Нью-Йорк с бруклинского моста на скорости в 80 километров в час.
***
В полночь, когда я провожал ее до дома, она внезапно хихикнула и уткнулась своим тоненьким носиком мне в плечо.
– Чего ты смеешься? – спросил я.
– Видишь того человека, – она вытянула свой изящный указательный палец и ткнула в фигуру, которую я моментально узнал. Мне даже стало слегка неудобно, что я не признал ее сразу: это был Рут Келли. – видишь его?
– Вижу, – буркнул я.
– Месяц назад он пытался зазвать меня на свидание, представляешь? Рассказывал про пьесы и какие-то мифы! – ее слегка большие для итальянки губы стянулись к центру, а после расплылись в очаровательной улыбке. Она продолжила: – Мне кажется, он интересный человек, хотя и жуткий задавака.
– Угу, – опять буркнул я.
– Ха-ха, – рассмеялась Лия, – не уж то популярный Нью-Йоркский журналист Марк Бруштейн ревнует молоденькую эмигрантку к какому-то задаваке? М-м, – протянула она и набросилась мне на шею. – Ах-х, милый Рут, что было бы, если бы я ему не отказала? – она принялась дразнить меня и рисовать картины их свидания с Издателем.