— Все с базара — млад и стар, а вы только на базар! Твою сестру, Думитраке, вчера похоронили. Я хоть сподобилась могилку посмотреть…
— Так что… Могилку и мы увидим сегодня или завтра. Могилка-то никуда не денется. Мне хотелось сестрицу мою Марию повидать, ведь уже целый год прошел, как мы не видались.
Моя сестра Елизабета замечает:
— Надо было приехать вчера утром, если уж хотели повидаться с ней.
— Да нас не было дома, племянница. Мы с Аникой были в самой Пьятре. Дошел до нас слух, что есть там знахарь. Вот мы и поехали узнать, не вернет ли он Анике зрение.
Тетя Аника молчит. Она смотрит пустыми глазами куда-то в пустоту и молчит. У нее красивые глаза: большие, черные, слегка удлиненные. Но ей они уже ни к чему. Тетя Аника ничего не видит. Вот уже несколько лет, как она ослепла.
Моя сестра Евангелина подходит к тете Анике, обнимает за плечи и трясет ее:
— Скажи, Аника, что тебе говорил знахарь? А?.. Скажи, что тебе знахарь говорил?
— Много он чего наговорил, только я всего и не поняла. Три дня и три ночи были мы у него. За эти три дня и три ночи девять раз он ворожил и девять раз мазал мне глаза какой-то мазью — дух от нее тяжелый шел.
— И не сказал, что тебе будет лучше?
— Нет, не сказал. Взял деньги, а обнадежить так ничем и не обнадежил.
Мы молчим, все молчим. Со стороны железной дороги дует ветерок и разносит по всему селу запах спелого подсолнуха, созревшего винограда, сухой, сожженной солнцем земли.
— Скажи мне, Аника, ну как это — быть слепой?
Это моя сестра Евангелина, которая сама начала слепнуть, спрашивает жену дяди Думитраке из Кырломану. Все молчат, молчат и ждут, каков же будет ответ. И тетя Аника отвечает:
— Вот погоди немножко, когда сама ослепнешь, тогда и узнаешь.
Пожевав губами, слепая добавляет:
— После того как ослепла, я родила двоих детей, вскоре, думаю, рожу и третьего.
— Значит, — шепчет Евангелина, — значит, можно жить и без глаз.
Евангелина молчит, молчит и тетя Аника. Никто из нас не решается нарушить молчание, и вдруг Евангелина кричит:
— Не хочу жить без глаз! Не хочу жить слепой!
Она начинает причитать, скорее, даже петь — какую-то необычайно жалостливую, душераздирающую песню. Мы кусаем себе губы, дрожащими руками достаем сигареты, закуриваем и пускаем густой дым. Вместе с нами достают свой табак и близнецы Костандины. Курят они действительно как заправские мужики.
Во двор выбегает Костандина и пытается успокоить мою сестру Евангелину:
— Не плачь, сестрица, не плачь. Мама померла, мы ее похоронили, нету в доме больше покойника, чего ты причитаешь?
— Я не по маме плачу, а по своим глазам. Слабеют они у меня, слабеют, вот по ним я и причитаю.
Костандина продолжает ее уговаривать:
— Молчи, нечего тебе причитать по глазам, глядишь, и умрешь раньше, чем совсем ослепнешь.
Никто не засмеялся, даже не улыбнулся.
— И так может случиться, — говорит Евангелина. — Дотащусь до железной дороги, дождусь поезда и положу голову на рельсы.
Мой двоюродный брат Сорян совсем уж упился, но продолжает пить в одиночку. Евангелина благодарит:
— Спасибо тебе, Костандина.
— За что?
— Да вот за то, что ты сказала про смерть, будто я умру раньше, чем совсем ослепну. Мне бы это и в голову не пришло…
— Не сделаешь ты этого, — говорит слепая тетя Аника. — Чтобы наложить на себя руки, человек должен быть твердым как кремень.
Вдруг Костандина резко обращается к моей сестре Елизабете:
— А мои ребята… Что ж, мои ребята даже и выпить не могут? Поесть они поели, может, и сыты, хотя поесть они здоровы, а вот выпить… Что до выпивки, то они обижаются, дескать, в горле у них пересохло!
Моя сестра берет карликов за руки и подводит к Соряну.
— Угости их, — говорит она почти умоляюще. — Пригляди, чтобы они выпили как следует. Пусть выпьют, чтобы жизнь им казалась счастливой.
Мой двоюродный брат Сорян усаживает лилипутов рядом с собой.
— Берите по кружке, из кружки оно способнее пить.
— Цуйку?
— А что же, и цуйку.
Все трое забывают, что умерла мать, что вчера вечером мы похоронили ее. Об этом забывает и дядя Думитраке, и слепая тетя Аника, и все пять или шесть сестер отца. Похоже, гости думают, что они на свадьбе, хотя откуда-то еще доносится порой запах ладана. Все чокаются кружками и только тогда, когда произносят «будем здоровые», вспоминают, где они находятся и почему. И потому несколько смущенно добавляют: