— Если б мы вспомнили вчера, то послали бы за фотографом. Есть тут один в Стэникуцах, сын Банку Вене, заделался фотографом, все невест снимает. Он бы пришел и сфотографировал маму.
— Мертвую? — спрашивает моя сестра Рица.
— Да, мертвую, — отвечает Елизабета.
— Оно и лучше, что не вспомнили об этом. Надо было сфотографировать маму, когда она была жива. А с фотографией покойницы — что с ней делать? Это что же, смотреть на карточку и видеть, какой мама стала мертвая? Нет уж…
Примостившись на стульях, все пять или шесть сестер отца скрючились, съежились, словно их пробрал мороз. А полуденная жара так и не спадает. Все молчат и пьют цуйку из кружек. Вместе со всеми потягивает цуйку и моя тетка Уке. Она пьет и медленно грызет комки красной обожженной глины. С тех пор как я ее помню, она всегда ела глину.
— Тетушка Уке, — спрашиваю я ее, — неужели ты не наелась этой глины?
— Нет, дорогой, так и не наелась.
— И она тебе нравится?
— Нравится не нравится, а в животе от нее хорошо делается.
— А если не будешь есть глину, что случится?
— Заболею. А то и умру. Этой глиной только и живу.
Тетка Чуря смеется, ей вторит и тетушка Уцупер.
— Я ем хлеб, — говорит тетка Чуря, — а когда нет хлеба — мамалыгу… Но глину, пусть даже обожженную, если б стала есть, я бы умерла…
Тетушку Уке ничего не стоит вывести из себя:
— А я… а я лучше б умерла, чем смотреть на одноглазую бабу.
Они бы поругались и неведомо что наговорили друг другу, если бы Елизабета не урезонила их:
— Позавчера умерла мама, вчера мы ее отнесли на кладбище и похоронили. А вы… вы готовы теперь ругаться здесь, в доме, где она жила…
Старухи опускают головы, но продолжают пить — медленно, смакуя, как пьют люди, понимающие в этом толк.
— Хоть бы одна карточка! — снова восклицает мой брат Штефан. — Ну хотя бы одна! Если бы от мамы осталась хоть фотография… А то ведь ни одной карточки! Пройдет немного времени, и мы забудем, как выглядела мама.
Моя тетка Уцупер обращается к отцу:
— Тудор, уж ты-то никогда не забудешь Марию, ведь правда?
Этот вопрос глубоко взволновал отца. Он не спешит с ответом и долго молчит, потом произносит:
— Откуда мне знать? Не знаю!.. Свою мать я никогда не видел. Я родился, а она умерла, всего час прошел, может, два после моего рождения. Я ее никогда не видал и не представляю, как она выглядела. А отец — тот помер, когда я уже в армии отслужил… Теперь я совсем смутно помню, какое у него лицо. А вот глаза — только и знаю, что были они у него… А какие они у него были, синие или зеленые? Покойница, которая видела его всего два раза, говорила, будто бы зеленые.
— Фотография! — вздыхает мой брат Штефан. — Фотография… Если б от мамы осталась хотя бы карточка.
Если б нам осталась мамина карточка! Мы бы лучше ее помнили. Но сколько времени? Фотографии — они ведь тоже стареют, выцветают, стираются. Они так же тускнеют, как и самые дорогие образы в нашей памяти. Мы быстро забываем, порой слишком быстро забываем тех, кто умер раньше нас. Вот так и нас скоро забудут те, кто останется жить после нашей смерти.
Дурачок на той стороне все продолжает колотить палкой. Отец обращается к Рице:
— Отнеси Санду миску с едой, прихвати калачей и бутылку вина.
— Боюсь, — говорит моя сестра Рица, — мне страшно входить к ним во двор.
— А ты подай ему через забор.
Рица, собрав еду, подзывает дурачка и передает ему.
— Спасибо, — благодарит дурачок, — спасибо, девушка. Прими ее душу, господи.
Он садится на траву, все с жадностью съедает, все выпивает и, передавая сестре пустую посуду, благодарит еще раз:
— Спасибо, девушка. Царствие ей небесное.
Значит, он понимал, что позавчера умерла мама, а вчера мы ее похоронили. Может быть, он не такой уж дурачок, как все думают.
Сорян все пьет и пьет вместе с карликами Костандины.
Тетка Уке протягивает мне несколько кусков красной обожженной глины.
— Попробуй, может, тебе понравится.
— Нет, спасибо.
— Если бы все люди ели землю, быстро бы они ее съели, ведь людей-то на земле… хе-хе… почти как муравьев.
Что же будут делать муравьи, которых погребли вместе с мамой? А пчелы? Муравьи-то найдут себе дорогу, выберутся наверх, а вот пчелы — ведь они умрут, если не погибли уже.
Мы так мало знаем про муравьев и так мало про пчел. А о людях? О людях? О людях мы знаем и того меньше, почти ничего о них не знаем.