Я вхожу в дом, выпиваю ковш воды, открываю дверь и вижу кровать, на которой много лет подряд спала мама рядом с отцом.
Мама умерла позавчера, а вчера мы, дети, близкие и дальние родственники, свойственники и знакомые, вместе с ее мужем, нашим отцом, отнесли ее на кладбище, закопали и оставили там одну рядом с костями дедушки и костями Алексе и Рады на крышке гроба. Мы оставили ее, мы покинули ее там одну. Нет, нет, мы не покинули ее одну, мы оставили ее вместе со всеми нашими усопшими, а их у нас сотни, если не тысячи, вместе со всеми покойниками из нашего села, которых десятки тысяч, потому что наше село существует с незапамятных времен.
Моя тетка Уке опять соблазняет меня:
— Покушай, Зэрикуце, попробуй и ты глины, съешь хоть кусочек, может, у тебя худой живот. Если у тебя есть дыры в животе, то ешь обожженную глину и поправишься.
— Нет у меня дыр в животе.
И все-таки я беру кусочек обожженной глины, разгрызаю его зубами, долго держу во рту, потом проглатываю.
— Ну как, хорошо?
— Да ничего плохого.
Это не тот ответ, которого ожидала тетка, но она довольствуется им и протягивает мне еще кусочек.
— Возьми про запас. Может, еще захочется. Жевать глину — все равно что курить. Привыкнешь — и не избавишься.
Моя сестра Елизабета обращается ко мне:
— Давай походим по двору. Пока ты тут сидел на стуле, у тебя, наверно, все кости онемели.
Некоторое время она молчит, потом спрашивает меня:
— Ты вроде бы ходил в село, в корчму, чтобы расплатиться с корчмарем.
— Да ходил. Только вернулся с полдороги. Я потом схожу.
Мы бродим по двору. Когда я был маленьким, дом мне казался огромным, деревья представлялись великанами, а двор, где находился скот и держали птицу, необъятным. С тех пор все уменьшилось. Дом стал простой глинобитной хатой, кривые акации, алыча, яблони выглядят чахлыми и хилыми, двор — тесным, просто крошечным. В глубине его дикие заросли колючей акации и могучая лебеда с толстыми, жирными листьями.
— Вот здесь, — говорит моя сестра, — посадили мы как-то орех. Рос он, рос, да не вырос — зачах.
— Да, — подтверждаю я, — много раз мы пытались завести свои орехи. Сажали по два, по три дерева, но все засыхали.
— Земля тут для них плохая.
Елизабета вдруг замирает на месте.
— Погоди, погоди!
Я останавливаюсь среди кривых, узловатых деревьев, колючих и цепких, среди могучего зеленого бурьяна с крепким, бьющим в нос запахом. Сестра делает несколько шагов, нагибается и что-то поднимает с земли.
— Погляди-ка! Вот они, мои козочки!
Она вытаскивает из бурьяна две ободранные козьи головы. Кровь на них запеклась, рога целые, зубы, как и у всякого освежеванного животного, оскалены.
— Это мог сделать только Бикой. Это он украл и зарезал моих коз. Кто знает, в каком теперь овраге сушится на солнце их посоленное мясо, где превращается оно в пастраму!..
Моя сестра Елизабета поносит вора на чем свет стоит, честит его на все корки. Жаль, что его нету рядом, а то бы он послушал.
— Хорошо, — говорю я сестре. — Украсть коз, чтобы сделать из них пастраму и съесть, это я понимаю. Но что за нужда тащиться сюда с козьими головами и подбрасывать их на двор?
— Такой уж у него подлый нрав! Это чтобы посмеяться надо мной!
— Откуда же ты знаешь, что именно Бикой украл твоих коз? Мог ведь украсть и кто-нибудь другой.
— Как бы не так! Бикой украл. Это у него привычка подбрасывать людям на двор ободранные козьи головы. Если бы украл Ламбе Кош, он бы подбросил копыта. Рога ему самому нужны. Он научился у цыган делать из рогов гребни. Наделает гребней, продаст на базаре, денежки заработает. У нас, братец, деньги случаются редко, потому они и дороги.
Невольно усмехнувшись, я говорю ей:
— Если судить по тому, на сколько набрал твой муж в корчме выпивки на мой счет…
— Это другое дело. Он брал на поминки матери, а человек один раз в жизни умирает.
Мы снова возвращаемся под шелковицы. Проходя мимо амбара, сестра поднимается на цыпочки и вешает козьи головы под стреху.
— Пусть сохнут на ветру и на солнышке. Появятся в селе гребенщики, отдадим им, пусть и мне сделают красивые гребни.
— А Бикой… Что с него потребуешь за украденных коз?
— Ничего.
— Почему? Если ты уверена, что он украл, обязательно нужно потребовать возмещения.
— Если потребовать… Да если с него потребовать, он мне дом спалит.
— Уж таким он стал подлецом?
— Таким и стал, как из армии вернулся.
Время тянется медленно. Все сидят на стульях в тени шелковиц. На нас иногда падают то белые сочные ягоды, сладкие как мед, то кисло-сладкие черные.