— Здесь я его закопала.
На кресте из серого камня нет даже имени.
— Почему же не попросила каменотеса выбить на кресте хотя бы имя?
— А кто читать-то будет?
Старуха рвет траву на могилках и набивает мешок.
— Зачем тебе столько травы?
— А для козы. Корову держать у меня сил нету, так я держу козу.
— Как это Бикой не украл ее у тебя?
— Уже украл одну. В позапрошлом году это было.
— И что же ты сделала? Прокляла его?
— Нет, не прокляла. Я в проклятья не верю. Я его отлупила.
— Как?
— Возле корчмы, у Бучука. Дождалась, когда выйдет оттуда, и давай его палкой по спине охаживать, пока душу не отвела.
— А он не защищался?
— Не успел.
— И не ударил тебя?
— Как это меня ударить? Ведь мне уже больше восьмидесяти годов. Кто меня ударит, у того рука отсохнет.
Я перевожу разговор на другое:
— Могила Вититиу… Она что, всегда такая — в цветах?
— А как же? Когда он был жив, я за ним ухаживала, два раза на неделе ему рубахи меняла. А теперь, когда помер, я рубах не стираю, ведь мертвому чистая рубаха не нужна. Покойнику никакая уже рубашка не нужна, а вот могилка нужна, вот я и ухаживаю за его могилкой, ничего не поделаешь.
— А если и ты помрешь?
— Тогда внучка будет за нашей могилкой ухаживать, а вот уж потом… потом никто… Позабудут нас — и все тут… вот и все.
Старуха уминает траву, взваливает мешок на спину и бодро уходит, словно ей тридцать, а не восемьдесят лет. Она доходит до ворот и, не скидывая мешка, вдруг возвращается.
— А ты будешь сыном Марии?
— Да.
— Тот самый, что в Бухаресте живет?
— Тот самый.
— На селе про тебя говорят, что ты страх как много книжек прочитал.
— Прочитал кое-что.
Старуха сбрасывает мешок на могилу, заросшую бурьяном, вытягивает шею и, глядя мне прямо в глаза, спрашивает:
— Ты читал да читал, а вот узнал, что такое жизнь и что такое смерть?
— Нет, не узнал.
— Тогда, значит, ты читал впустую.
Она молчит, смотрит на меня, смотрит на могилу моей матери, на другие могилы, потом говорит:
— Я… я все время прошу то одного, то другого сказать мне, что такое жизнь и что такое смерть. Никто ничего мне сказать не может. Некоторые насмехаются: «Чего тебе надобно, бабка? Уж не спятила ли ты?» Так прямо и говорят. Может статься, я и рехнулась, но хочу знать, что такое жизнь и что такое смерть. Когда я увидала, что мужик мой при смерти, я так ему сказала: «Как только помрешь и узнаешь, что такое смерть, приходи ко мне во сне и расскажи. Слышишь, Вититиу?»
— Ну и как, пришел он?
— Пришел, только не в первую ночь, а на третью после того, как вот здесь его похоронила. Сделалось как бы лето, оно и правда летом было, а я стою вроде бы на крыльце и его поджидаю. Почти шестьдесят лет я его так каждый день поджидала, когда он придет с работы. Вот он и пришел. Молодой такой, красивый, только лицо печальное. Остановился он, не доходя до меня, и смотрит так, смотрит… «Ну, — говорю я, — скажи, что же такое жизнь и что такое смерть?» А Вититиу опустил низко голову и отвечает тихо-тихо, едва слышно: «Жизнь, Питулича, — это ничто, и смерть — это тоже ничто. И жизнь, и смерть — это все равно что сон. Протяни руку, чтобы схватить жизнь, а не ухватишь. Протянешь руку, чтобы поймать сон, ан нет его». Подошла я к нему, протянула руки, чтобы его обнять, так обнять, как мы в молодости обнимались, а он и пропал. Как из ничего появился, так и исчез, опять превратился в ничто. Понял?
— Понял.
Питулича засмеялась.
— Неужто в неприкосновенности сохранила? — не выдерживаю я.
— Как это так?
— Ты зубы хоть раз лечила?
— Нет. Незачем было. Никогда у меня зубы не болели, даже в детстве… Ну, прощай, я пойду, а то дома меня коза ждет. Подою ее, травкой угощу, ведь если ее не накормишь, она и молока не даст.
— До свиданья, — говорю я ей, — до свиданья.
С таким же шумом, с каким они лезли на шелковицу и на алычу, ребята уходят с кладбища. А в воротах появляются два здоровых парня с кирками и лопатами.
— Где, ты говоришь, место-то, Лике?
— Да вон там, в углу.
Они меряют землю шагами и начинают рыть могилу. Я подхожу к ним. Завязывается разговор.
— Для кого это?
— Да вот для старика, которого внук убил.
— Сегодня будут хоронить?
— Нет, завтра. Из Турну должен приехать доктор, вскрытие делать.
— И следователь будет?
— У нас в Омиде это не первое убийство. А когда убийство, обязательно следователь бывает.
Я отхожу в сторону, чтобы не мешать. Могила узкая и короткая, видно, и сам покойник величиной с ребенка: съежился, ссохся от старости.