— Ну, Стэнике, иди тогда готовь борону. Я ее под стрехой сарая повесил. И волов запряги.
Кривой Веве потирает руки. Рад несказанно, будто нашел на дороге кошелек с деньгами. Когда и Михалаке уходит, он шепчет мне на ухо:
— Ох и посмеемся, Дарие, ну и посмеемся!
В этой суматохе Авендря хватает Нету за руку и тащит за собой:
— Пойдем, Нета. Пойдем! Скажу тебе кое-что…
Нета ему покоряется. Они выходят на крыльцо и исчезают среди сугробов. Пропадают в черной, как деготь, тьме.
Кривой Веве толкает меня локтем в бок.
— Видал?
— Ну и что, Веве?
— Как что? Бранила невесту, что не умна была, а сама-то…
— Черепок — он всегда о горшке печалится, Веве.
Брат мой Ион и нене Пашол забились в самый дальний угол. Они нашли оплетенную бутыль вина, что хозяин припас для своих, когда все гости разойдутся. И не спеша потягивают из нее винцо.
— Как думаешь, Ион, за час мы ее выдуем?
— Должны, нене Пашол, а то нас и за людей считать нельзя.
— Твое здоровье, Ион!
— Твое, Пашол!
Они чокаются глиняными кружками, осушают их единым духом и снова наполняют.
— Наливай до краев!
— Я и наливаю!
— Подвезло Стэнике!
— Кто бы знал? Теперь он Ветуя прижмет. Теперь он из него душу вытрясет. Вот увидишь…
Михалаке ушел вслед за братом, а Петра места себе не находит, бродит по дому как потерянная. На столе пусто. Всё гости съели. До последней крошки. Миски и те вылизали. Выпили ракию. Выпили и вино. А как же свадьба? Какая уж теперь свадьба? А подарки! Какие подарки?
Зло берет вдову Петру — столько сил положила, сколько денег на свадьбу истратила — и на́ тебе! Тошно ей, что из-за лысого Бурдули в давнем грехе перед всеми покаялась. А кто виноват? Маричика и виновата! Петра во всем винит одну невесту. Где ж она, эта Маричика? Петре хочется выместить всю свою обиду, излить всю горечь, обрушить на невесту всю злость.
— Скажи-ка, Маричика, с кем ты путалась? Скажи-скажи, пусть все знают, с кем грешила!
Мало Маричике побоев, мало брани — еще и говорить ей? Исповедоваться еще перед свекровью, да перед всеми бабами, да перед девками, что вокруг толкутся? Да она и батюшке Томице Булбуку не призналась на исповеди! Ее это любовь. Ее и тайна. В сердце схоронена. С ней и умрет. Маричика опускает голову, стискивает зубы.
Но Петра упряма, словно ослица. От нее не отвяжешься. Стоит над душой и талдычит:
— Скажи, да скажи! Что молчишь? Скажи, с кем путалась. Пусть все знают, кто он таков, твой поганец.
Маричика молчит. Молчит как неживая, как глиняная кукла.
Посаженой матери становился жалко Маричику.
— Оставь ты ее в покое, Петра! Не видишь, она рта открыть не может. Пройдет время, все расскажет. Может, она клятвой связана.
Тулпиница улыбается, что-то вспомнив. В мыслях она уже далеко-далеко, и на губах у нее блуждает улыбка.
— А если Маричика не скажет, пустим в миску с водой лодочку и обо всем дознаемся. Непременно дознаемся, как не дознаться.
Звыка-коротышка выходит из себя. Она обрушивается на свекровь и на Тулпиницу Бобок:
— Бабы вы или собаки бешеные? У бедняжки еле-еле душа в теле, а они к ней с расспросами: «скажи» да «скажи»! Вот я вам скажу сейчас…
Маричика оживает.
— Не надо, — шепчет она. — Если и знаешь чего, не говори. Христом-богом молю…
— Не беспокойся, Маричика. Ничего я не знаю, да и знала б, не сказала. Это я просто так, к слову, чтобы собакам было что погрызть.
Петра, забыв, что она давно уже сморщенная старуха, что сил у нее хватает только на то, чтобы сунуть нам палец в горло и выдавить нарыв, вцепилась в Звыку-коротышку.
— Это я-то собака? Это меня ты обзываешь сукой? Пришла ко мне в дом, да еще и обзываешься?
Звыка оттолкнула старуху, и та села на пол.
— Сука ты и есть. Будто я не слыхала, какой ты была! Михалаке своего от монаха Геронтия родила, а худосочного Стэнике — от керосинщика.
Петра поднялась с пола, заковыляла к печурке, схватила в руки обожженную, перекрученную, черную кочергу.
— Как огрею!
Звыка уперла руки в боки, стоит подбоченившись.
— Только замахнись, отниму кочергу да так отделаю, что у тебя спина в полоску будет! Знай, меня еще ни один человек не смел пальцем тронуть.
Петра поносит и проклинает ее, угрожая кочергой. Однако ударить Звыку не решается. Да и Тулпиница Бобок, чтобы утихомирить, держит ее за руки.
Маричика все еще лежит на полу лицом вниз. Ничего не видит, ничего не слышит. Думает она об одной только смерти. Как бы хорошо умереть! Прямо сейчас умереть. Ничего не помнить. Ничего не знать. Все бы сразу и кончилось.