Корчмарка наполняет свою рюмку, подносит ко рту и повторяет:
— Царство ей небесное.
Я чувствую, что ей все время хочется назвать меня по имени, но она никак не может вспомнить, как же меня зовут… Забвение! Какое это благо — забвение! Ведь если б мы ничего не забывали, мы не смогли бы жить.
— Через полчаса на станции кончат работу. Тогда-то здесь будет полно клиентов, — говорит корчмарка, и лицо у нее сияет.
— Как же вы справляетесь одна с таким количеством народа?
— Я не одна. У меня есть еще Никита.
— Кто это — Никита?
— Племянник моего мужа. Я его привезла из Кымпулунга. Очень похож на покойного Букуреску.
Позади стойки колышется занавес из плотного зеленого сукна. На миг он раздвигается, и из-за него появляется молодой толстощекий мужчина с рыжей шевелюрой, рыжими усами и бровями, как две капли воды похожий на своего покойного дядю. Саулина вздрагивает, потом улыбается:
— Вот мой племянник, о котором я вам говорила.
Племянник Никита протягивает нам руку.
— Я слышал… Примите мои соболезнования. Мы слышали и весьма сожалеем…
Он наполняет наши рюмки коньяком, наливает себе, не забывает и свою тетушку.
— Прости, господи, ее прегрешения, царство ей небесное.
На станции раздается паровозный гудок — работа прекращается. Усталые, охрипшие, с ног до головы в пыли, грузчики вваливаются в корчму. Племянник Никита, который, как видно, во всем заменяет своего покойного дядюшку, засучивает рукава рубашки и улыбается мне.
— Делаем деньги. Их много надо, этих денег, вот мы их и делаем.
Я спрашиваю Саулину:
— В те времена, когда я еще жил здесь, у господина Букуреску был компаньон, господин Силе… Что с ним случилось?
— Силе… за ним была замужем моя сестра. Когда он вернулся после войны, злые языки ему натрепали, будто она якшалась с немцами. Силе бросил ее, но для сестры это оказалось к лучшему: она вышла замуж за Клежу, который только-только вернулся из Америки с кучей денег.
— А какой красивый дом был у господина Силе!
— Он у него и сейчас есть — да что толку?! Бросив мою сестру, Силе женился на одной барышне, по фамилии Роате. Но судьба его наказала. Четыре года назад он сошел с ума. Ни в какую больницу его брать не хотели. И вот теперь эта бывшая Роате держит его взаперти в комнате и кормит через окошечко. А он — нашлет же господь такую напасть! — бегает на четвереньках по комнате, лает, воображает себя собакой и ждет, когда у него вырастет хвост, чтобы было чем махать… Упаси господи! Упаси господи от такой напасти… Ну так что? Не хотите еще выпить? Никита… Где ты, Никита?
— Я здесь, хозяйка, где мне еще быть!
И на этот раз Никита наполнил все рюмки.
— Прости ей, господи… Царство ей небесное!
Я ухожу, расплачиваюсь и ухожу вместе с моим братом Штефаном. Никита провожает нас.
— Мы очень сожалеем. И я, и госпожа Саулина, мы очень сожалеем, что Сэмынце закупил выпивку у Бучука. У нас бы нашлось вино и лучше, и дешевле, а при необходимости мы могли бы отпустить даже в кредит.
Я не отвечаю, молчит и брат мой Штефан. Никита кричит нам вслед:
— Доброй ночи! И я, и госпожа Саулина желаем вам доброй ночи!
Я спрашиваю брата:
— Коньяк… я заплатил или нет за выпитый нами коньяк?
— Заплатил. За все, что было выпито, заплатил.
— Пошли к Бучуку, — говорю я. — Пошли к Бучуку и расплатимся за все, что взяли у него.
Идем медленно — мы немного захмелели. Проходим мимо кладбища. Вечернее небо прозрачное, синее. Скоро должна показаться желтая, чуть перекошенная физиономия луны.
— А что будет, — обращаюсь я к брату, — если мы зайдем и навестим господина Силе?
Мой брат Штефан возражает:
— Не стоит. Мы выпили, от нас пахнет коньяком. Женщина, которая его охраняет и кормит, подумает, что мы пьяны и только поэтому забрели к ним.
Я смеюсь, смеюсь от души.
Позавчера умерла мама, вчера к вечеру мы принесли ее сюда и похоронили, а сейчас я иду вместе с братом мимо кладбища и смеюсь, просто хохочу.
— Она подумает, что мы пьяные? А ты знаешь — мы действительно пьяные.
У Бучука мы застаем не только моего зятя Сэмынце, но и мою сестру Елизабету. Сэмынце на стороне корчмаря: сколько тот говорит, что было взято, значит, столько взято, столько и выпито. Моя сестра Елизабета возражает:
— Много у меня было хлопот за эти дни, но все, что приносилось из корчмы, — все прошло через мои руки. Вы меня и не пытайтесь обвести, не выйдет.