Она оборачивается ко мне.
— А ты их не слушай, ведь тебе деньги не даром достались, в поте лица ты их заработал. Плати только по правильному счету, сколько я тебе скажу, столько заплатишь, и ни гроша больше. Во всем селе не найдешь другого такого жулика, как Бучук, и второго такого дурака, как мой муж. Ему корчмарь глаза вином залил. Распишись, говорит, здесь, ведь платить-то будет шурин из Бухареста, тебе до этого дела нет, а ты у меня потом целую неделю пей сколько хочешь бесплатно. Так он ему сказал, а дурак и попался на удочку. Ведь так оно было?
Сэмынце зверем смотрит на мою сестру. Он бы избил ее, даже мог бы убить, но не говорит ни слова, потому что здесь мы, ее братья.
— Пусть будет по-твоему. — Я плачу корчмарю по счету, не торгуясь, ведь вино люди пили на помин души моей матери. Старик корчмарь, которого я знаю с раннего детства, удивлен: торговаться стало обычаем, неважно, о ком идет речь, о живых или мертвых. Он берет деньги, пересчитывает их, быстро сует под стойку и даже не благодарит. Моя сестра Елизабета так и кипит:
— Обманывать при расчете — да не боишься ты бога, нене Бучук!
Корчмарь делает вид, что не слышит. Брат Штефан тихо шепчет мне:
— Что-то в желудке жжет. Не лучше ли будет, если мы выпьем по рюмочке коньяку?
Мы все выпиваем. Выпивает и сестра моя Елизабета. Не успевает корчмарь произнести: «Прости ей, господи… Царство ей небесное», как в корчму вваливаются четверо, все в постолах, белых длинных рубахах, в шляпах, сдвинутых на затылок. Я гляжу на них и не могу вспомнить, где же встречал их. Все четверо смеются, а один, показывая на меня, говорит:
— Забыл нас, заделался барином — и позабыл…
Я тоже смеюсь и протягиваю им руки.
— Не совсем. Даром, что ли, пять лет в одной школе учились… Ты — Ион… Ты — Илие… Ты — Кэлин, а ты — Шоаве.
Я прошу корчмаря налить всем по рюмке коньяку.
— Ишь ты, коньяк! Барский напиток… Наверное, покойница за всю свою жизнь ни разу не отведала коньяку.
— Ну и не отведала, — мрачно говорит мой брат Штефан. — А вы что хотите этим сказать? Что мы о родителях не заботились? Не заботились, и все тут! Какое ваше дело?
Штефан лезет на рожон, но сестра Елизабета уговаривает его:
— Не приставай ты к ним. Какое им дело до нашей беды…
Мы поднимаем налитые до краев рюмки, словно хотим пожелать друг другу здоровья и чокнуться, но вместо этого скорбными голосами произносим другие слова:
— Прости ей, господи…
— Царство ей небесное…
Все опрокидывают рюмки. Выпив крепкий коньяк словно воду, Илие говорит:
— А завтра… хе-хе… завтра у нас будет потеха…
— Какая еще потеха?
— Из Турну приедет доктор, а с доктором следователь. Убийцу тоже привезут.
— Какая же тут потеха?
— Как это какая? Доктор разрежет старика на мелкие кусочки, будет вскрытие делать, а потом санитар все снова сошьет. Резать они будут на столе посреди двора, а мы залезем на забор и будем смотреть, как он, человек, внутри сделан…
— Это и называется потехой?
— А как же еще назвать?
Все хохочут, покатываются со смеху.
Шоаве вытягивает шею и шепчет мне на ухо:
— А ты не хочешь, чтобы мы еще разок сказали: «Царство ей небесное»?
— Хочу.
Я прошу корчмаря снова налить всем по рюмке. Сестра Елизабета толкает меня в бок.
— Ты их не очень-то слушай. Эти четверо самые заядлые пьяницы на селе. Как пронюхают, что где-то может им перепасть, они тут как тут.
— Все может быть, — отвечаю я сестре. — Возможно, оно и так, как ты говоришь, но они мои друзья, мы с ними вместе учились в одной школе и даже в одном классе.
— Ну и что из этого? Кто-нибудь из них помог, когда тебе трудно было? Никто. Когда было трудно, никто тебя и знать не хотел — ни родственники, ни друзья. А теперь все валом валят: «Помоги мне, я ведь родственник, подсоби мне, я ведь твой дружок». Родня одна — тугая мошна.
Мои друзья (или это мне только кажется, что они друзья) смотрят на Елизабету такими глазами, словно готовы съесть ее. Тот, которого зовут Кэлин, не может удержаться и цедит сквозь зубы, показывая пальцем на меня и на Штефана:
— Не забудь, что эти двое уедут, другие родственники и свойственники разбредутся, а ты здесь, в Омиде, с нами останешься.
Моя сестра взрывается:
— Что ты хочешь этим сказать? Да попробуйте только троньте меня! Уж какие вы ни на есть здоровые мужики, а вот возьму дубину да так ею пройдусь, что и кости станут мягонькие! Так и знайте!
Кто-то шутит:
— Ну и грозна же у тебя жена, Сэмынце, а я и не знал!
Домой мы приходим уже поздно, после восхода луны. Сестры отца, тетушка Уцупер со своим Лауренцем, Костандина с карликами Нае и Ное, двоюродный брат Сорян уже отужинали. Они выпили, закусили и теперь снова пьют, потому что щедро приправленная перцем еда требует вина. Я спрашиваю об отце, мне отвечают, чтобы я искал его где-нибудь во дворе: он пошел с моим братом Ионом-адвентистом, видно, спать.