— А Оленка?
— Она вернулась к себе домой, в Стэникуцы, ей нужно насыпать птице зерна, напоить, иначе птица уйдет со двора, забредет к соседям, а те только того и ждут — вмиг ощиплют, опалят да поджарят.
Луна выкатилась из-за холма. Вскоре она будет уже над нашими головами. Дует ветерок. Он каждый вечер приносит с собой немного прохлады и крепкий запах спелого винограда, иссушенной солнцем земли, увядающего бурьяна и подсолнечника. Среди всех этих запахов, наслаивающихся один на другой и смешивающихся между собой, самый сильный запах, сладкий и терпкий в одно и то же время, — это запах просторных полей, засеянных подсолнухом.
Костандина, вовсе не родная, а только сводная моя сестра, подходит ко мне и говорит:
— А ты знаешь, что сделали мамины дочери, настоящие ее дочери? Они позабыли поставить на полочку на крыльце кружку с водой, и бедная мама, мама, которая меня не родила и не растила, но отказала по всей форме в мою пользу надел земли, когда я вышла замуж за Диге, — так вот, она уже три дня мучается от жажды.
Я не понимаю, о чем она толкует, потому что, живя в городе, перезабыл многие из крестьянских обычаев, и пожимаю плечами.
Но Костандина не отстает:
— После того как умрет человек, ставят на полочку на крыльце новую кружку и шесть недель после смерти каждый вечер наливают в нее свежую воду. Душа покойника вознесется на небо, затем вернется на землю, обойдет вокруг дома, чтобы взглянуть, как там живут родные, устанет, ей захочется пить, вот она и напьется из кружки. А если в кружке нету воды, она страдает, страдает и плачет от обиды, что ее забыли. Бедная мама! Настоящие ее дочери забыли про нее, забыли, кто их родил, кто их вырастил. А я, Зэрикуце, я, твоя сводная сестра, не забыла маму, которая после того, как я вышла замуж за Диге…
— Знаю! Дала тебе кусок земли и выправила на нее все бумаги.
— Значит, ты помнишь, Зэрикуце, все помнишь, хотя и был тогда махонький-махонький.
Я усмехаюсь.
— Все помню, Костандина. Помню, как ты, получив дарственную на землю, уходила от нас и всех проклинала. «Пусть собаки сожрут ваше сердце! — кричала ты с улицы. — Пусть ваше сердце собаки сожрут!» Это ты помнишь, Костандина?
— Помню, Зэрикуце, как не помнить, хотя было бы лучше, если б не помнила. Я тогда не в своем уме была. Бил меня Диге смертным боем и все посылал к вам просить землю, хоть самый что ни на есть завалящий клочок земли, только чтобы все было выправлено по закону. Ну а когда человек не в себе, он всякое может наговорить. Счастье, что бог наших слов не слушает.
Откуда-то из темноты доносится голос Слепого Веве:
— Довела меня матушка до ворот, да тут и бросила. Сказала, что у вас мне и поесть найдется, и выпить. Только мне сдается, что у вас ничегошеньки не осталось.
Моя сестра Елизабета выходит на улицу, возвращается с Веве и сажает его за стол.
— Посиди здесь, Веве. Пойду поищу чего-нибудь поесть.
— А винца… винца-то мне совсем не дашь?
— И выпить тебе принесу. Разве я позволю, чтоб такой молодец, как ты, умирал от жажды.
Сестра приносит еду, приносит вина.
— Спасибо, спасибо… Царство ей небесное.
Веве ест, ест торопливо, жадно, словно весь его род и сам он голодали с сотворения мира. Костандина покидает меня и переходит на другую сторону двора, к моей сестре Елизабете.
— Пока ты, сестрица, ходила за Сэмынце в корчму, я тут по углам пошарила.
— И что же ты нашла?
— Да вот, пару шлепанцев. Они хоть и старые, но еще не рваные. Это те шлепанцы, которые мама перед смертью носила.
— Куда ж ты их положила?
— Да в котомку. Думаю попросить тебя, чтобы ты их мне отдала.
— Я тебе рубашку обещала. Искала я ее, но так и не нашла.
— Как же ты могла ее найти? — удивляется моя сестра Евангелина. — Никак ты ее не могла найти, потому что две недели назад отдала ее мама одной знахарке, которая обещала взамен принести ей лечебных трав.
— Какой такой знахарке?
— Да цыганке одной молоденькой, из табора.
— А я где была?
— Ты ездила тогда к мужу в Руши.
— Попадется она мне, — выходит из себя Елизабета, — косы ей выдеру.
Некоторое время она молчит, потом набрасывается на Евангелину:
— А ты-то, ты, как ты позволила отдать рубашку, единственную хорошую рубашку, за какую-то сорную траву, которую обманщица даже и не принесла?