— Здорово, шурин, — говорит он.
— Здравствуй.
— Ужинать пойдешь? — спрашивает меня сестра.
— Нет, я не голоден. Посижу с Филимоной…
— Ты только и знаешь, что сидишь да куришь. Ясное дело, так и есть не захочется.
Я смотрю на Филимону. Филимона — на меня. Руки у нее огрубели. На лбу морщины. Много морщин. Щеки запали, посинели от холода. Только губы остались все те же — пухлые, свежие.
— Тепло у вас, — сказала она.
Филимона развязала платок, повесила на спинку стула. На голове осталась тонкая косынка, тоже черная.
— Да, тепло, — отвечаю я ей.
— Всю комнату задымил.
— И правда, задымил.
— А помнишь, как после войны ты на недельку приехал домой?
— Припоминаю.
— Это было весной.
— Да-да, весной… Точно.
— И сирень цвела…
— Да, кажется, и впрямь сирень цвела в ту пору, Фили.
— Потом ты уехал. И не написал мне.
— Не написал. Это правда. Я не написал тебе.
— Ни строчки.
— Ни строчки тебе не написал, Фили.
— А я заболела. Нет, ты не думай! Я не из-за тебя захворала. Я понимала, в городе кругом одни камни, да и некогда тебе писать.
— Да, со временем у меня было туго, Фили.
— И отчего я захворала! Мама потом рассказывала, будто я ровно как умом тронулась. Меня уже покойницей считали… Помнишь Бондара?
— Какого Бондара?
— Бондара, капрала полиции.
— Высокий такой, белобрысый?
— Вот-вот. В ту пору он как раз демобилизовался. А сам родом из-под Питешть. Поедем, говорит, со мной, поженимся. Я и поехала. Не могла больше в селе оставаться. Видеть не хотела ни полей, ни холмов — ничего. Узелок тайком увязала. Сели мы в ночной поезд и в полночь были уже в Питешти.
«Сойдем, — сказал он. — Дождемся утра в гостинице».
«Но ты не тронешь меня».
«Не трону. А завтра пойдем к моим. Свадьбу сыграем».
Он повел меня в гостиницу — сараюшка такая возле вокзала… Боже мой! Кабы можно было знать, что на твою долю выпадет… Лучше бы умереть, чем пережить, что я пережила…
— Лучше бы умереть… Разве можем мы умереть когда захотим?.. Каждому, видно, свое суждено.
— Некоторые умирают когда захотят. Обрывают свою жизнь сами. Да оно и нетрудно: петлю на шею — и все. Я и об этом думала… Да боялась. И потом, некрасиво это — чужие люди глядеть станут, как ты висишь на крюке с вывалившимся языком…
— Да, Фили. Некрасиво это…
— Смерть ведь все равно придет.
— Придет, Фили… К каждому придет.
Она обдумывает мои слова. Грустнеет. Потом еле слышно шепчет:
— А ты-то отчего невесел? Ты ведь большим человеком стал. Чего тебе недостает?
Закуриваю. Глубоко втягиваю в себя теплый горький дым. И хохочу. Хохочу до упаду. Входит сестра, в руках у нее поднос.
— Слава богу, развеселился наконец. А то все такой мрачный — сердце разрывается. Что за глупости наговорила тебе эта чокнутая Филимона?
Филимона засмеялась:
— С три короба баек да сплетен…
— Воображаю, — говорит сестра. И добавляет: — Вот, поесть принесла. И винца бутылочку — для аппетита… Вы ведь когда-то, говорят, любили друг друга.
— Прямо уж! — смеется Филимона. — Выдумки…
Сестра уходит к своему железнодорожнику. Мы пробуем жареное мясо с душистым домашним хлебом. Пьем вино. Филимона ладонью утирает рот.
— А знаешь, — говорит она, — мы в первый раз едим вместе.
— Правда? Я и не подумал об этом. Верно, в первый раз, Фили…
Наливаю вина ей. Потом себе.
— Будь здорова, Фили!
— Будь здоров.
Осушаю стакан до дна. Собственный голос кажется мне чужим:
— Выпьем еще, Фили? По стаканчику.
Стены комнаты на мгновение покачнулись. Святой Георгий пялится на меня с иконы. И богородица уставилась на меня. Пухлый младенец на ее руках — тоже.
— Ты спрашиваешь, Фили, чего мне не хватает. У меня все есть, слышишь? Все. Я счастлив. Счастлив…
— Не похоже, — резко обрывает меня Филимона. — Ни капельки не похоже.
— Может быть, — отвечаю. — Может, и не похоже. Но это так.
— …Там, в гостинице, Бондар заказал вина и колбасы. Мы ели с ним. И пили. Ты же знаешь, какая я была тогда несмышленая…
— Знаю, Фили.
— …и пьяный, он посмеялся надо мной. Утром я проснулась — его нет. Ушел и вещи мои забрал. Я к сторожу:
«Вы случайно не видели человека, с которым я приехала?»
«Видел, девочка. Он и ушел с богом».
«Что же мне делать?»
«А сама-то ты откуда?»
Я заплакала.
«Не плачь, — сказал сторож. — Слезами горю не поможешь».
«Что же мне делать? Что делать?»
«Не ты первая, не ты последняя. Что другие делают, то и ты будешь. Я поговорю с хозяином, господином Фотаке. А вот и он».