Гляжу, по лестнице спускается лысый такой мужчина с животиком. Усищи большие и книзу загнуты.
«Что это с ней?»
«Ну что может быть, господин Фотаке? Привез ее ночью какой-то прохвост, а утром забыл здесь. Я говорю… может, останется у нас?..»
Господин Фотаке посмотрел на меня так — до сих пор помню этот взгляд! — губы сложил трубочкой и говорит:
«М-да, м-да, она ладненькая. Свеженькая. В соку…»
Я снова заплакала.
«Позови мадаму», — велел господин Фотаке сторожу.
Мадам Клара плоская была, как скрепка, и нос длинный, острый.
«Ну что, оставим ее у нас?» — спросил Фотаке.
«Сырая! С ней я только время потеряю. Вряд ли она умеет что-нибудь. Вы же знаете, клиенты у нас требовательные… Господин Джорджел, господин Костаке, не говоря уж об этой развалине префекте…»
«Я все могу! Мыть лестницы, убирать в комнатах, подметать двор…»
«У нас нет двора», — прервал меня господин Фотаке.
Боже мой, боже мой! Всего не расскажешь…
— Да, Фили, всего не расскажешь.
Стены больше не качаются. Святой Георгий наконец отвел от меня взгляд. Пресвятая богородица тоже. Да и пухлого младенца на ее руках я, кажется, больше не интересую.
— …а через месяц мне удалось убежать. Куда податься?
Домой вернулась.
«Ну что ты натворила! — сказала мне мама. — В деревне только и разговоров что о нас. Кто ж теперь тебя такую замуж возьмет?»
«Найдется добрая душа».
— И нашлась?
— Через несколько недель меня позвал за себя дурачок Ону Лазу. Я и пошла.
«Ты уже не девушка», — сказал он, когда привел меня в дом.
«Не девушка».
«А почему?»
«Не знаешь, что ли? Бондар…»
«Только Бондар?»
Я молчала. А он набросился на меня с кулаками. Места на мне живого не оставил… Пять лет я прожила с ним. Слышишь? Пять лет. И за эти пять лет я вытерпела его три раза. Троих сыновей родила… А потом господь призвал к себе Ону Лазу. А потом…
Она молчит. Смотрит на меня большими черными глубокими глазами. Берет кусочек мяса. Откусывает от ломтя душистого хлеба.
— Хорошее жаркое, — говорит она. — И хлеб хороший. Твоя сестра умеет хлеб печь.
— Умеет, — говорю я. — Но еще нужно уметь смолоть зерно. И правильно разогреть печь.
— Да, — говорит Филимона, — чтобы вкусный хлеб получился, надо уметь многое… Но скажи… Скажи, как ты жил?..
— Хорошо жил. Очень хорошо. Разве ты не слыхала?
— Как же, слыхала, все слыхала.
— Вот… Потянуло в родные места…
— Знаю. Видела, как ты приехал, как шел с палкой.
— Да, иногда беру ее. Когда очень устану.
Снова вошла сестра.
— Я принесла вам еще бутылочку, вы, наверно, хотите еще поговорить.
— Хотим, — отвечаю я.
— Тогда я пойду. Сэмынце говорит, что пора спать ложиться.
— Спокойной ночи.
Мы пьем. Стакан за стаканом.
— Будь здоров. Слышишь, будь здоров, — говорит Филимона.
Я встаю. Чокаюсь с ней.
— Будь счастлива, Фили.
— Счастье мое… Врагу не пожелаю…
Снова проходит поезд. Снова дребезжат стекла.
— Полночь, — говорит Филимона.
Я смотрю на часы.
— Полночь, Фили.
— Первый раз мы с тобой заговорились до полуночи.
— Первый раз, Фили.
— Пойду я. Тебе, наверно, пора спать.
— Я провожу тебя, Фили.
— Зачем? Я дорогу знаю. Но если ты хочешь…
Она берет платок. Надевает на голову. Расправляет на плечах.
Мы идем с ней по улицам села. Небо все такое же высокое, все такое же хмурое. Но звезды крупные, яркие. Филимона угадывает мои мысли.
— Да, подумать только… То же самое небо. И те же звезды. Как тогда. И земля под ногами та же.
— Небо не стареет, Фили…
— И земля тоже…
Мы проходим мимо большого нового здания. Луна освещает окна.
— Это что, Фили? — спрашиваю я. — Не помню такого дома.
— Школа. В прошлом году построили. Ты и не можешь помнить.
Мы поворачиваем на площадь — посередине стоит дом с островерхой крышей.
— Здесь жил Трэкэлие, да, Фили?
— Верно, Трэкэлие. Ты не забыл его!..
— Нет.
— Сейчас в этом доме живет Лунгу из Стэникуц. Он женился на младшей дочери Трэкэлие.
— А сам Трэкэлие?
— Под горой у старой церкви.
Какая-то собака перемахивает через изгородь. Лает, кружит вокруг нас. Я отгоняю ее палкой.
— Пошла вон! — кричит на нее Филимона.
Собака, видимо узнав голос, успокаивается и плетется к себе в конуру.
— Пришли, — говорит Филимона.
— Здесь ворота?