— И не стало бы у тебя скрипки.
— Никогда не будет у меня скрипки!
Тянется, тянется — нескончаемая дорога. Валит снег. Крупными пушистыми хлопьями валит на землю снег. Шапки наши от снега растут вширь, ввысь, словно опара, перевернутая вверх дном.
— Вот оно как выходит, — наставительно говорит моя тетка, голубоглазая Бызарка. — Не была Маричика жемчужинкой, в чижика играла и доигралась. До свадьбы девушка должна быть чистой, как слезинка. В наше-то время девки непорочными замуж шли, срамоты такой не было.
— Как не было?.. Случалось, — возражает дед Бурдуля, — это с тобой не было, потому как ты завсегда была: черна как галка, суха как палка. А с другими…
Музыка, крики, шум, тарарам — всему селу спать не дают. Тут собака залает. Там калитка скрипнет. Где-то в окошке огонек замельтешит.
Что такое? Что случилось?
Парни валят девушек в мягкие, как пух, сугробы. Помогают выбраться, тискают, лапают.
— Отстань, рехнулся, что ли?
— Ты это чего?
— Батя увидит!
— Где ж ему увидать? Он на невесту глаза пялит.
Сыплет снег. И какой снег! На слежавшийся, обледенелый падает свежий, чистый. В потемках только снег и белеет. В темном воздухе мелькают белые хлопья. Падают с черного неба, которого и не разглядишь.
Мороз сковал речку. Тянутся по льду волы с бороной и люди — свадебный поезд, да и только… Андрице Бобоу совсем отрезвел и затеял возню с Алвице, а Кривой Веве побежал смотреть, кто кого одолеет. Я отошел в сторонку — пробую по льду прокатиться. Но блестящий, гладкий, как стекло, лед где-то глубоко под снегом. И в мои рваные опинки набился снег.
— Смотри, не провались в прорубь, Дарие!
— Не бойся, не провалюсь!
— Смотри, темно, неровен час, бултыхнешься!
— Не бултыхнусь! Я и впотьмах все вижу.
— Вот чертов сын!
— Сам ты чертов сын! Чего чертыхаешься?
По голосу я узнаю Гаджиу Чоба. Он запускает в меня ледышкой, и она со свистом пролетает мимо уха.
Перешли наконец речку, добрались до выселков. Сугробы тут еще выше. От дороги тянутся к домам тропинки, заметенные снегом. Сперва тропка тянется по ровному месту, а потом, извиваясь, поднимается в гору.
— Где ж тут дом Ветуя?
— А ты что, не знаешь? На самой на горе, между Оведение и Чучмишем.
— Идти еще и идти.
Гости притомились. Дух переводят, отдуваются. От трудной дороги да холода с них и хмель соскочил. Мороз — он быстро мозги прочищает. Музыкантов почти не слышно, играют еле-еле, через пень-колоду. А к жениху подойти, чтобы позволил передохнуть, не отваживаются. Жених сам подходит к музыкантам:
— Играть! Кому сказано — играть! Бездельники! — кричит он, замахиваясь дубинкой.
— Да у нас, Стэнике, руки закоченели, пальцы не слушаются.
— Вам зачем деньги плачены? Чтоб играли! Дармоеды!
Музыканты опять играют. Кларнет сипит, словно в нем трещина. Дребезжит кобза. Задыхается най. Одна волынка плачет — не унимается. Мы лезем в гору. Скользим. Падаем. Поднимаемся. Кривой Веве хватается за меня, я за него. У волов пена с языка. Они шли, шли, да и стали. Стоят как вкопанные. Нене Михалаке охаживает их кнутом, бьет кнутовищем. Нене Стэнике орет:
— Нн-у, ну, скаженные!..
Волы трогаются с места. Маричику, сидящую на бороне, всю засыпало снегом. Сидит она — не шелохнется, будто неживая.
— Эй, ты не померла ли? — обеспокоенно спрашивает свекровь.
Маричика молчит, не отвечает.
— Не померла! Не померла! Ржавое железо враз не сломишь, — вмешивается Нета.
Сидит Маричика, сидит на бороне. Ее волы везут. С чего ей помирать, бесстыднице? Это мы чуть не померли, по ее милости по снегу да по сугробам тащимся.
Дорога все в гору и в гору ползет. Я слышу, как мой брат Ион и Пашол кричат откуда-то сверху:
— Стой, братцы, приехали!
— Ура-а-а!
— Ура-а-а!
— Ура-а-а!
Дом Ветуя из-под снежной шапки еле видать, весь двор замело снегом. Темно, тихо. В доме, откуда ушла Маричика к косоглазому Стэнике, сыну вдовы Петры, — полная тьма.
Со всех сторон, обгоняя друг друга, прямиком через сугробы бегут к дому Ветуя люди, колотят в ворота палками:
— Ветуй! Просыпайся! Встречай гостей! Хватит дрыхнуть!
Музыканты, которых Стэнике и дубинкой не мог заставить играть громче, словно ожили. Звонко запел кларнет. Встрепенулись най и кобза. Не иначе — отогрелись руки, заходили пальцы…