— Выпей, зять! — угощает он.
Но Стэнике шурина будто и не приметил. Взял пузатый кувшин, поднес ко рту — буль-буль-буль — и выпил все до единой капли. Оглядел внимательно, не осталось ли чего, и — трах! На сто кусков разлетелся кувшин, осколки так и брызнули во все стороны. Стэнике сдернул с головы белую от снега шапку, с размаху шмякнул об пол. Наклонился. Поднял. И опять нахлобучил.
— Ох и взбеленился я, тестюшка, давеча, ох и осерчал… Прямо бес меня обуял. А все из-за твоей дочки. Доняла она меня. Уж я бил ее, бил, уж я молотил ее, грешную, чуть на тот свет не отправил. Спасибо, господь миловал. А мог и убить!
— Зачем же убивать? — отвечает тесть. — А поучить бабу никогда не вредно, от ученья еще никто не умирал. Денек-другой поболит, да и пройдет. Черт ее попутал грешить до свадьбы. Я поостыл, и ты поостынь.
— Давай, тестюшка, выпьем. Только не вдвоем. Ты и гостей попотчуй.
— Правильно говоришь, — подхватывает Ветуй.
Он оборачивается к сыновьям:
— Принесите, ребята, вина. Да прихватите и кружки. Пусть все пьют и веселятся.
Пока сыновья Ветуя ходят за вином, я верчу головой во все стороны, как-никак первый раз в гостях у богатея с выселков. Комната большая, просторная. Стены чистые, гладкие, словно выбеленные. А на стенах — батюшки-светы! — иконы, и какие! Святые не на бумажках нарисованы, как наш подслеповатый Георгий Победоносец, а на стекле, яркими разноцветными красками. Вокруг икон висят полотенца с богатой вышивкой. Обе широкие кровати застелены шерстяными покрывалами. А на полу — подумать только! — шерстяные половики. С шубеек наших капает вода. Вокруг опинок натекают лужи. Ветуевы половики мокнут. Мне обидно до слез: до чего же мало натекло воды с нашей с Кривым Веве одежонки…
Нене Стэнике делает вид, будто ему очень весело. И тестю его тоже очень весело. Оба они веселые-развеселые.
Тут возвращаются сыновья Ветуя. В руках у них кружки, чашки, плошки — все, что только нашлось в доме. Вино из двух здоровенных кувшинов разливают и подают гостям.
— Винцо-то боярина Герасия, — хвастается Ветуй. — Кровавыми мозолями за него заплачено. Дочке на свадьбу покупал.
— Поглядим, будет ли свадьба…
Отец невесты молчит, разливает вино по кружкам.
— Выпьем, — предлагает Ветуй, — а там поглядим: будет свадьба или не будет. До рассвета еще далеко, зятек, спешить некуда. Твое здоровье!
— Твое здоровье, тестюшка!
Мой брат Ион, Авендря и Гэрган завладели пузатым кувшином, отнесли его в угол и никого к нему не подпускают. Пашол распоряжается другим кувшином. Алвице с Андрице остаются на бобах. Кроме того, что перепало, рассчитывать им не на что. На свадьбе они гости незваные, нальют вина — спасибо, не нальют — и за то благодарны.
— Ваше здоровье, гости дорогие!
— Твое здоровье, тестюшка!
Пьем. Вино кисленькое. Легкое. И на сердце становится легко.
— Если это вино боярское, — заявляет Авендря после первой кружки, — то мой кожух — ряса.
Ветуй божится, что оно самое что ни на есть боярское. Авендря с ним спорит. Алвице говорит веско:
— Вино от Букура, с холма, и дешевое.
— Будет из-за вина собачиться, — вмешивается жених, — не за тем сюда пришли.
Кто-то предлагает:
— Надо бы и невесту в дом привести. Тещу со свекровью. Посаженую мать. Замерзнут ведь, на бороне сидючи.
Тесть насупливает брови.
— Нет, — говорит он веско. — Коли хочет кто — пусть снесет им по кружке вина. Для обогрева. Но покуда мы промежду себя не сговоримся, чтоб и духу бабьего в доме не было. Все беды от них, греховодниц.
— Что верно, то верно, — поддакивает жених. — Прав, тестюшка. Не велит стародавний обычай быть в дому невесте, покуда дело не слажено. Ведь оно может и разладиться.
Ветуй опрокидывает вторую кружку и с укоризной качает головой, будто слышит невесть какую глупость.
— С чего ему разладиться, зятек? Мы люди сговорчивые.
— Люди-то мы сговорчивые, да может промеж нас и несогласие выйти, тестюшка.
— Ты что, решил с меня семь шкур содрать, зятек?
С тебя-то и одной не сдерешь. Ты свое добро в кулаке крепко держишь. Кто ж не знает тебя, скупердяя этакого?
— Твоя жадность нам тоже знакома. Жадный ты и ненасытный, аки волк.
— Это я-то жадный? Это я-то, по-твоему, волк?
— Не один я, Стэнике, все так говорят.
Стэнике клянет на чем свет стоит всех своих недругов, что смеют называть его волком, бранит их последними словами. В ярости, в бешенстве он срывает с головы шапку, мнет ее в руках, вгрызается в нее зубами, будто в краюху хлеба.