— Погоди, зятек. Оставь в покое шапку. Скажи лучше, чего хочешь в прибавку к приданому, о котором мы рядились при сватовстве. Все небось сосчитал да прикинул, пока вез Маричику на бороне.
Стэнике ухмыляется.
— Соврал бы я, кабы стал отпираться. Подумывал я много чего с тебя стребовать. И ты бы мне против воли отдал бы многое. Потому как деваться тебе, тестюшка, некуда. А добра у тебя — дай бог всякому. Но жалко мне тебя стало. Не хочу по миру пустить, отец ты мой родненький.
Ветуй сначала хмурится, потом хохочет:
— Значит, пожалел ты меня? Дочку мою покалечил, а меня пожалел?
— Ты одно с другим не мешай, тестюшка!
— Ладно. Выпьем, зятек!
— Твое здоровье, тестюшка!
Полные кружки они осушают до дна. Вытерев губы, молчит Ветуй. Молчит и нене Стэнике, но выпив вино, он с маху разбивает свою кружку об пол.
Ветуй, стиснув зубы, терпит. Сердце у него кровью обливается при виде того, как чужая злоба, глупая и безнаказанная, безо всякой причины крушит его посуду.
— Ты чего мои кружки бьешь, а? — не выдержав, вскидывается Ветуй. — Чего кружки бьешь?
— К счастью бью, тестюшка, чтоб беда разбилась!
— Бей, зятек, бей. Слова супротив не скажу. Бей, круши беду, а кружки не трожь. За них деньги плачены.
— Ну уж этакую потерю ты снесешь, тестюшка.
Деда Бурдулю будто кто за язык дергает. Непрошеный, он вмешивается в разговор:
— Стэнике, ты об деле говори, вторые ведь петухи поют. Утро на дворе, а вы все ни с места.
— Начинайте, начинайте, — гудят остальные, — и нас не забудьте, поднесите винца, чтоб не слушать нам всухомятку, как вы судить да рядить будете. А то в глотке пересохло.
И Ветуй вроде тоже торопится.
— И впрямь, зятек, пора кончать, — говорит он. — Нечего вола крутить. Выкладывай напрямик, чего с меня стребуешь? Чего тебе еще надобно?
Стэнике только того и ждал, чтобы Ветуя за живое задело, и, глядя тестю прямо в глаза, он отчетливо и громко перечисляет:
— Дашь ты мне, тестюшка, еще два погона[4] земли, шесть овец, вола…
Будто злейший враг стукнул Ветуя дубинкой по голове. Его аж затрясло. Собственным ушам не хотелось верить. А на слух Ветую жаловаться еще не приходилось. Может, он и впрямь недослышал?
— Ты чего это сказал? Чего это сказал, Стэнике? Ну-ка повтори, — сипит он с дрожью в голосе. — Чего тебе добавить? Кажись, я недослышал…
— Раз недослышал, и повторить недолго. Дашь ты мне два погона земли, шесть овец, одного вола. А ежели… ежели чего-нибудь от души прибавишь — отказываться не стану. Возьму и спасибо скажу.
Ветуй вскакивает, как ошпаренный. Руки у него чешутся — так бы и треснул зятя по роже. Но поразмыслив, он опять садится. Глухим, идущим из самой глубины уязвленного сердца голосом он бубнит:
— Ничего тебе не дам, голодранец. Понял? Ничего не дам тебе, проходимцу этакому. Хоть режь меня на куски. Не дам. Ни соринки из дому не дам. Земли из-под ногтя. Обрывка веревки удавиться тебе, и той не дам. Нравится девка — такая, какая есть, — бери. А нет, так…
У Стэнике земля под ногами качнулась.
— А нет, так что?.. — выдавливает он.
— Дома оставлю девку, — почернев от ярости, цедит сквозь зубы Ветуй, — какой ее взял, такой и отдашь.
— Ищи еще дурака, чтоб прямо из чужой постели в жены ее взял. Другого такого не найдешь. Полон свет людей, а другого такого дурня днем с огнем не сыщешь.
Стэнике говорит и сам себе не верит. И Ветуй смеется над ним. Смеется над зятем:
— Эх, ты! Стыда в тебе нету! То бил смертным боем девку, живого места не оставил, а то на тебе, разжалостился, что без мужа останется… Да с ее приданым и ежели еще накинуть малую малость, я не то что за тебя, голодранца, а за волостного начальника девку выдам!..
Дед Бурдуля опять встревает в разговор:
— Так дело не пойдет, люди добрые. Сами рассудите: Петра на свадьбу потратилась, музыканты играли и пели, пока не охрипли, Маричику отволтузили почем зря, да и бабу свою ты, Ветуй, чуть без волос не оставил… Надо вам беспременно договориться. По-хорошему договориться.
— Не договоримся! — кричит жених. — С кем тут договариваться? Кто ж не знает, что Панделаш Ветуй от скупости и навоз готов жрать!
И вдруг, повернувшись к Ветую, жених совершенно спокойно говорит:
— А ну тебя к дьяволу, тестюшка! Забирай свою девку, хоть она и не девка вовсе. Я ухожу.
Стэнике встает, поворачивается спиной к Ветую и идет к двери.
Ветуй сидит. Сидит не дрогнув, как каменный, и лишь бросает вслед жениху:
— Косой! Чтоб тебе ослепнуть совсем! Окриветь на оба глаза… Семь кружек моих зазря разбил… Ах ты, сукин сын! Навоз я жру!.. К черту меня послал. Это меня-то к черту? Сукин сын!