Новая попытка. И в приоткрытые щелочки ударил солнечный свет.
- Вот умница, - похвалил меня голос, - давай еще чуть-чуть.
- Пить, - разжала я губы, ощущая себя саксаулом и верблюдом одновременно. То ли горбатый жрал колючки, то ли колючки плевались в верблюда. А может, все сразу? Самочувствие было – умри и сделай себе проще.
По моим губам прошлись влажной губкой.
- Почему… - с трудом выговорила я. - …мое лицо…
- Поранилась ты, деточка, - наклонилась надо мной женщина в белом халате, - в аварии сильно поранилась…
- Где… мама? – прошептала я. – Папа? – и по тому, как она отвела глаза, поняла. Поняла, что осталась совсем одна на этом свете, который сразу стал мне не нужен.
После того, как разум осознал чудовищную потерю, заболела душа и тело выгнуло в пароксизме боли и муки.
- Не-е-ет! – вырвалось у меня. – Не хочу! – и снова боль. Темнота. Беспамятство.
- Зоя! – пробивался ко мне родной голос. – Зоя! Держись! Я приду!
Но мне было уже все равно.
Я не помнила, как меня лечили. Не помнила ничего. Сознание отказывалось воспринимать окружающее, чтобы не столкнуться с новой порцией боли. Меня лечили, кормили, таскали на процедуры, но я в этом вроде бы и не участвовала.
Единственный раз, когда меня удалось вырвать из этого состояния – это когда сняли бинты с моего лица.
- Не все так страшно, - уговаривал меня молоденький врач в зеленой униформе, пока я тупо смотрела на обезображенное лицо. – Все эти шрамы со временем можно убрать пластикой. Правда, для этого нужны деньги…
Для этого в первую очередь были нужны силы. А сил не было. Не было сил смотреть на то, что осталось от достаточно миленького личика. Один жуткий рубец пересекал висок, затрагивая уголок глаза и краешек губ, отчего лицо стало похоже на карикатурную маску Пьеро. Еще один пересекал переносицу уже горбатого носа. Причем этот орган осязания еще был и свернут на сторону, как у старого опытного борца или боксера.
- У вас делают эвтаназию? – это все, на что меня хватило. А зря. Потому что меня тут же спровадили к психиатру, где выяснились мои суицидальные наклонности во всей красе, и мне выписали горсть ежедневных лекарств, которые я благополучно смывала в туалет.
Потом я простыла на каком-то из сквозняков, гуляющих по коридорам городской больницы. И умудрилась получить не много ни мало - воспаление легких. И меня уже перевели в обычную палату.
- Где ж мне взять такие деньжищи-то? – плакала Мария Ивановна, одна их моих соседок по палате. Вообще-то ей полагалась лежать в кардиологии, но там, как всегда, не было мест даже в коридоре. – Откуда у меня на пенсии такие деньги? Да и зачем мне новое сердце?
- Ну, может кто откажется? – успокаивали ее товарки, совсем не веря в свои слова. – Ну бывает же такое? И бесплатно… Ты, главное, на очередь встань, а там уж видно будет…
И я задумалась. Возможно, хоть что-то от моей жизни останется хорошее. Дождавшись поздней ночи, я тихо подошла к постели Марии Ивановны и тронула ее за плечо.
- Что такое? – приподняла голову женщина. – Что случилось?
- Возьмите мое сердце, - присела я на краешек ее кровати. – У меня только лицо уродливое, а сердце должно быть крепким. Я согласна вам его отдать.
- Да что ж ты такое говоришь? – всплеснула руками соседка, оглядываясь на спящих. – Ты ж молоденькая совсем! Тебе еще жить и жить!
- Жить? – хрипло засмеялась я впервые после того, как очнулась. – С таким лицом? Без близких и родных, одна-одинешенька? Да кому я нужна? А если и нужна, то не в этом мире… - И уставилась на приятную женщину, совсем не выглядевшую на пенсионный возраст: - Так что? Возьмете, чтоб не пропало?
- Да что ты говоришь, милая, одумайся! - распахнула та не по-старчески яркие глаза золотистого цвета. – Кто ж нам позволит такое, даже если бы я и согласилась? Ты молодая, тебе жить и жить – я старая, и мне прямая дорога на тот свет! Это ж натуральное убийство! Не вздумай, грех это!
- А то с таким лицом жить – это не убийство и не грех, - не отвела я свой взгляд. – Соглашайтесь, я не передумаю и подпишу все, что нужно. Чем мыкаться, лучше хорошему человеку помочь. У вас, наверное, родные есть. Переживать будут…
- Есть родные, - согласилась женщина, потирая пальцами подбородок. На одном из пальцев блеснуло кольцо странной формы, закрученное спиралью. – Ты давай, девочка, поспи, а утром поговорим…
И мне вправду захотелось спать. А во сне мне мерещились золотистые глаза, в которых кружились спирали, и слышался тихий голос, напевавший на незнакомом языке.
- Ну и сколько ты собираешься дрыхнуть, а? – визжали надо мной фрезеровочной пилой. И при этом на моем лице ощущалась что-то мохнатое, мокрое. На груди… топтались? Массаж, что ли, делали? А зачем?