Так зачем же церемонии эти? Ах да! Гарантии хочется.
Возьмите гарантию у голодного льва, запершись с ним в клетке,
Или подумайте, выпейте пол стакана вина: Кому нужно заверить, то, чего ещё нету и не было?
Так безжалостно жизнь коверкать требованием и не видеть, что обряды и социальные поверья от скупости безучастия, от отсутствия щедрости,
Обозначение собственности, мол, отрезок пройденного пути,
Но сами ещё из безумства не вышли, кажется им, что всё будет, как, то взбрело, словно живые могилы,
Да нет ничего, всё не так! Жизни движения в нарушении прежних порядков возникли,
А крылья возносятся отталкиваясь от земли вне ритуальных обычаев,
Само рождение это выход, в преодолении мер тенями покрытых.
Вы звёзды видели? Каких принципов придерживаются они?
Прощайтесь с людьми, пока те живы, ведь когда не с кем, нет кроме вас никого,
Люди так к себе привыкли, что не видят ничего, они укрылись в обещанном, гарантированном, в предвкушении утратить то,
И всё в этом мире удел ожиданий. Кто сам себе дарует мнимое, вожделенческое, кто чего ждёт от кого.
Когда же наступит эпоха деяний? Или творчество вымерло?
Но почему тогда нет похорон? Должно быть, никто здесь не видел и никто не рождён.
Не ждите, не нужно, ведь жизнь никого не вынашивает, это не обретённое.
Зависимость бывает только от присвоенного в виде впечатлительной пищи, в избавлении от мгновений восхитительных с неведомостью свыкшись.
Луна светит в ночи, не потому, что кто-то глядит на неё,
Кто-то глядит на неё, потому, что ей озарён.
*
4.10.2014
Шепчет колосьями голос степи, подобно сыплются пески или по волосам рука шуршит,
Шелестит заветное звучание, золотом покрытой глубины,
И тянет, растягивает вдаль, несёт по ветру жизнь,
Отдаю себя и все свои помыслы им, не щадя пригретой на солнце любви,
Пускай меня разрушат, пускай испепелят, пускай,
Во мне нечего послушать и мне нечего сказать,
Нет избавления от того, что отпускать не нужно,
Что не присвоено, так листьев охапка с паутиною кружат,
В танце последнем, впервые, хваткой соборной, будто навсегда,
Распались, расплылись, рассыпались, но вот он мерзавец непокорный,
По сторожкам полевым скользя, зовёт и напевает,
Говорит, что знать не нужно, лишь смотри, чтоб неведомое принять,
Увидеть светлый берег, бытийные кружева начал,
В безмерность ринуться искать лепестками раскрытыми наружу, отчалив.
Знает тот, кто младенческий лепет нежностью рук пеленал,
Видел тот, кто нежность тех рук истерзал, охватывая безбрежность,
Которой был остужен.
*
4.10.2014
Кофе и чайная ложка абсента, изысканный аромат,
Алхимическая смесь, антитеза наркотикам и всем ядам,
Немножко ранить плоть, чтоб снова ожить,
Лишь умирая мы живы, лишь оживая видим смерть,
Окунаясь в любви невольно норовишь убить,
Но это не агрессия, очищение, не от жизни, от гибели,
Навстречу опасности в избавлении от тоски и ущербности,
Объятия страсти, отпущение оков томливых,
Умирает человек, рождается подвиг божественный,
Уничтожение чертог уютов плотских, превозношение над ними,
На зов безкрайних пучин,
Они питаются мерами нашей жизни, и мы обязаны их прикормить.
*
6.10.2014
Хворост прогорает быстро, не удержишь пламя без тверди древесной,
Молоко прогоркает незыблемо, без треска, лишь от листка полынного,
И казалось бы, всё на своём месте, вот он пепел, горечь послевкусия.
Но где же пламя разлетевшееся?
Высвобождает тепло всё, что его удерживает, противостоя неисчерпаемому холоду вселенскому.
Каково же быть древесиной ни разу не горевшей, молока с горчинкой ни разу не вкусив, катиться по остывшему пеплу, жизни пожар на себе застопорив, чтоб в угасшем мире померкнуть,
Жалея блеска своей же искры, и в том тепле груди запертой, душу в скупости отравы утопить.
*
6.10.2014
Свет, настольная лампа, словно тусклостью фонарной на бульваре пропитала мглу тумана, Перо, потёкшие чернила лужами притаились, ждут, зовут в себя окунуться,
Размазать вьющей линией прописи в изяществе стихийном,
Дабы пара глаз в сей жест влюблённых увидели и смогли уткнуться, застыть в расстояниях времён,
Бытие и небытие сомкнувших строк, взглядом прикоснувшись, проникнуть в сюжет, что рукой написан давно в том тумане и лужах померкшей,
Чьей движениями без отрыва рывками нервными был белёсый холст испещрён, чёрной кровью поэзии пронизан в узорах, и напоследок окроплён.
Мертвы ли строфы эти, если нет руки той? Живы ли, если коснулся их твой взгляд живой?